На вчерашнее будто наложили негласное табу. Друзья винили себя в гибели товарища и не хотели говорить о смерти, словно боялись накликать ее снова. День потихоньку вступал в свои права, отодвигая мрачные думы и воспоминания, ободряя надеждами. При свете солнца чужой мир не выглядел таким пугающим, как в темноте. Видимо, ночные хищники попрятались по норам и чащобам, и после коршуна больше никто не попадался им на пути.

– Слав, как думаешь, надолго еще горючки хватит? – спросил Михей. Он понимал, что скоро придется спешиваться, и эта мысль тяготила его больше всего.

– Километров на пятьдесят, – ответил Батя, прикидывая. – Может, чуть больше. Вообще ни о чем.

– Мало, – недовольно покачал головой парень. – Лехе бы еще оружия достать. Когда пехом двинем – только на стволы надежда будет.

– Попробуем, – кивнул бригадир. – А я и на них не надеюсь – сам видал, чего вчера было. Не от всех тут отстреляешься.

– Должны же быть где-то люди, – задумчиво протянул Михей. – Не все же повымерли.

– Я как тех на берегу вспомню – так мне и не особо хочется с людьми встречаться, – хмыкнул Эстет. – Почему так получается? Жили же до Войны нормально, спокойно. А как мир рухнул – будто звери стали. В Комсомольске в тюряге людей гноили, в Найхине – лишь бы пришлепнуть да катер отобрать. И это мы еще в Хабаровск не заглянули.

– У нас в деревне не так было, – запротестовал Михей. – У нас там ни зон, ни зэков беглых. Дружно жили, помогали друг другу.

– Повезло тебе, – вздохнул Леха. – Хорошей жизни ухватил. Не то что мы. Все через жопу.

– Ну, начали, – нахмурился Вячеслав. – Хватит ныть! А тебе, Михал Саныч, повезло. И я всего нагляделся после того, как бабахнуло. Люди – те еще твари. Они тихие и спокойные, пока под сильным ходят. А после Войны как власти не стало – так и начали грызть друг друга. Хуже зверей.

Потянулась болотистая местность. Рощицы и острова кустарника утопали в весенних разливах, и порой вода подходила прямо к путям. Михей приметил, что в двух местах насыпь вроде как ремонтировали – подсыпали щебня, порубили кустарник, жмущийся к «железке». В зеркала разливных озер смотрело с высоты весеннее небо. Пахло прелой землей, набухающей зеленью и пробуждающейся жизнью. И Мишке после вчерашних ужасов неожиданно остро и отчаянно захотелось верить в хорошее, наперекор всем бедам и лишениям.

Спустя примерно час подкатили к заброшенному поселку. Старая карта давно стала бесполезной – обрез ее проходил за Волочаевкой, что миновали еще вчера. Путники разглядывали в бойницы окрестности, присматриваясь к проулкам между домами. Но и здесь, похоже, не осталось людей – кругом царили разруха и запустение.

Еще через час дрезина отказалась ехать дальше. Мотор зафыркал, стал работать с перебоями. Михей сначала заволновался, но тут же вспомнил, что топлива у них в обрез.

– Все, – выдохнул Батя. – Накатались. Горючка кончилась.

Слова упали, как приговор. Повозка еще силилась ехать, рвано дергалась, а затем резко встала, словно боднула невидимое препятствие.

– Теперь пешкодралом? – нервно спросил Леха.

– Крылья найдешь – полетим, – недовольно сказал Вячеслав. – А как еще-то?

– Да это я так уж, – стушевался Эстет.

Первым делом огляделись в бойницы. Новый мир вроде не спешил принимать их в штыки и сразу швырять опасности на головы путников. И все же вылезать из дрезины побаивались. За стальными стенами было не так страшно, а под открытым небом друзья почувствовали себя неуютно. Михей, помня про летающих тварей из Хабаровска, все поглядывал наверх. Больше всех волновался Леха – он один оказался безоружным и потому неустанно вертел головой. Батя первый шагнул на железнодорожную насыпь, дал знак парням следовать за ним.