Холодная рука в моей руке (сборник) - Роберт Эйкман (1975)

Без назойливой кукушки наши ночи стали намного спокойнее, хотя Урсула захватила с собой небольшие путевые часы. Кукушки у них, к счастью, не имелось, к тому же они не играли мелодий и не отмечали каждый час боем. Даже тикали приглушенно, можно сказать, едва слышно. Выглядели эти часы в ярком деревянном корпусе весьма привлекательно; такая, знаете ли, современная вещица в старинном стиле. По словам Урсулы, увидев их в витрине магазина, она «не смогла против них устоять». Временами я спрашивал себя, где она услышала эту фразу, которая казалась мне несколько зловещей; боюсь, уже тогда в душу мою закрались сомнения относительно правдивости этой истории. Возможно, это звучит странно, однако позднее выяснилось, что нас действительно окружало немало странностей, до времени скрывавшихся под спудом. Полагаю, часы, сопровождавшие нас во время медового месяца, представляли собой очень нежный и сложный механизм, помещенный в достаточно грубый и примитивный футляр. Они мурлыкали, как ласковая кошка; рискну предположить, что впоследствии, разбив их на части, я уничтожил около ста фунтов, ибо стоили они никак не меньше.

Во время нашего медового месяца я обратил внимание на одну любопытную вещь; возможно, я замечал это и раньше, но, несомненно, впервые заговорил об этом именно в медовый месяц. Несмотря на очевидное пристрастие к часам, Урсула не имела ни малейшего представления о времени.

Мы сидели у воды в окрестностях Лоувуда, сгущались сумерки.

– Стало очень темно, – заметила Урсула своим обычным педантичным тоном. – Наверное, будет гроза.

– Сейчас темнеет, потому что уже семь часов вечера, – возразил я. Дело было в апреле.

В ее взгляде вспыхнуло изумление.

– А я думала, сейчас всего около трех часов дня.

Это было абсурдно, потому что к трем часам мы никак не успели бы добраться до озера. Но, сидя и лежа на берегу, мы были так поглощены друг другом, что позабыли обо всем; так или иначе, после секундного раздумья я ограничился тем, что сказал:

– Тебе необходимы наручные часы, дорогая. Я подарю их тебе на день рождения.

Урсула не ответила ни слова, но во взгляде ее мелькнул испуг, смешанный с досадой. До меня моментально дошло, что я совершил оплошность. За время нашего знакомства я уже выяснил, что Урсула ненавидит свой день рождения и ее раздражают даже упоминания о нем; о праздновании, пусть самом скромном, не могло быть и речи. А я, не подумав, ввернул расхожую фразу, которая всегда приходит на ум при мысли о подарке.

– Прости, дорогая, – попытался я тут же исправить положение. – Я подарю тебе наручные часы в другое время.

О, опять это слово – «время».

– Я не хочу наручные часы, – прошептала Урсула еле слышно. – Я не смогу их носить.

Полагаю, она сказала именно это, хотя, возможно, на самом деле она произнесла: «Я не смогу их выносить!» Не разобрав толком, я, однако, счел за благо не уточнять. Всем известно, существуют люди, которые не могут носить часы. Например, к их числу относится мой дядя Эллардайс, старший брат моего отца.

В любом случае пустяк грозил прибрести преувеличенное значение и, более того, выйти из-под контроля. Решив не усугублять собственную бестактность, я, воздержавшись от дальнейших комментариев, растянул губы в улыбке и нежно пожал Урсуле руку.

Руки у нее были удивительно маленькие и мягкие. Это меня неизменно очаровывало и пленяло. Но сейчас ее рука оказалась не просто холодной – она походила на мешочек, набитый тающим льдом.

– Дорогая!

Я не смог удержаться от этого восклицания; боюсь, не смог я удержаться и от того, чтобы выпустить руку Урсулы. Честно говоря, я пребывал в полной растерянности и совершенно не представлял, как следует поступить; чувство было такое, словно произошло нечто из ряда вон выходящее.

Урсула сидела рядом, сжавшись в комочек; потом она посмотрела на меня, и взгляд был исполнен любви, нежности и беззащитности.

Я вскочил на ноги.