Жизнь мальчишки - Роберт Маккаммон (1991)

Наверно, я застонал в тот момент, не помню. Когда единственный глаз Бунтаря нашел меня, мой друг сделал отчаянную попытку подняться, но доктор придержал его сильной рукой, и пес снова замер.

Я увидел иглу, воткнутую в бок Бунтаря, трубку, через которую из бутыли текла в его тело какая-то прозрачная жидкость. Бунтарь заскулил, и я инстинктивно протянул руку к его изуродованной морде.

– Осторожно! – предупредил меня доктор Лезандер.

Конечно, мне даже в голову не пришло, что в агонии животное может укусить все, что движется в поле его зрения, даже руку мальчика, который всегда его любил. Окровавленный язык Бунтаря вывалился из пасти и слабо лизнул мои протянутые пальцы. Не в силах что-либо сказать или сделать, я так и стоял, глядя в тупом отчаянии на алую полосу крови на своей руке.

– Его муки не поддаются описанию, – сказал доктор Лезандер. – Ты ведь и сам это видишь, верно?

– Да, сэр, – ответил я будто в кошмарном сне.

– У него сломано несколько ребер, их осколки проткнули ему легкое. Удивляюсь, как у него до сих пор не отказало сердце. Этого можно ожидать в любую минуту.

Доктор Лезандер снова накрыл Бунтаря одеялом. Я стоял и молча смотрел на дрожащий холмик.

– Ему, наверно, холодно? – наконец проговорил я. – Он замерз.

– Нет, не думаю.

«Нит» – вот как док Лезандер сказал это. Снова взяв меня за плечо, он проводил меня до двери.

– Пойдем, нам есть о чем поговорить с твоим отцом.

Отец ждал нас в коридоре.

– Как дела, приятель? – спросил он.

Я ответил, что все в порядке, хотя испытывал сильную тошноту. Запах крови все еще стоял в моих ноздрях, густой и горячий как грех.

– Бунтарь – очень сильный пес, – сказал нам док Лезандер. – Большинство собак на его месте давно бы умерли.

Взяв со стола папку, он достал оттуда листок бумаги. Это был незаполненный бланк, поверх которого значилось: «Дело № 3432».

– Я не знаю, сколько еще проживет Бунтарь, но уже сейчас участь его решена.

– То есть надежды нет? – спросил отец.

– Никакой, – ответил док Лезандер и быстро перевел взгляд на меня. – Мне очень жаль, Кори.

– Бунтарь –моя собака, – сказал я им, и слезы вновь заструились по моим щекам. Нос заложило, и я не мог продохнуть, словно бетон заполнил ноздри. – Он еще может поправиться.

Еще не договорив, я уже знал, что никакое воображение в мире не поможет осуществить мое желание.

– Том, если вы сейчас подпишете этот бланк, я сделаю собаке укол, после которого она… хм…

Док Лезандер снова взглянул на меня.

– Она уснет, – закончил за него отец.

– Совершенно верно. Лучше не скажешь. Надо вот тут подписать. Ах да, конечно, вам же нужна ручка.

Док Лезандер выдвинул ящик письменного стола, нашарил в нем ручку и протянул нам.

Отец взял ручку. Я знал, о чем идет речь. Меня не нужно было утешать и обманывать, как шестилетнего. Я отлично понимал, что Бунтарю необходимо сделать укол, чтобы помочь ему умереть. Возможно, в данной ситуации это было самое правильное и гуманное решение. Но Бунтарь был моей собакой, я кормил его, когда он был голоден, и мыл, когда он прибегал с улицы весь в грязи, я отлично знал его запах и помнил ощущение его языка на своем лице. Я знал его как никто другой. Такого пса, как Бунтарь, у меня больше не будет никогда. Большой комок встал у меня в горле. Отец склонился над бланком, уже почти касаясь его ручкой. Я не знал, куда девать глаза, пока мой взгляд не остановился на черно-белом снимке в серебряной рамке на столе доктора. Молодая белокурая женщина на фотографии махала кому-то рукой. На заднем фоне виднелась ветряная мельница. У меня ушло несколько секунд на то, чтобы разобрать: эта молоденькая девушка со щеками-яблоками – не кто иная, как Вероника Лезандер.

– Эй, Кори, – вдруг позвал отец. – Давай-ка ты.

Он протягивал мне ручку.

– Ведь Бунтарь – твой пес. Тебе и решать. Что скажешь?