Жнецы Страданий - Екатерина Казакова, Алёна Харитонова, Красная Шкапочка

Вдова при виде Тамира сробела. От нее не укрылся ни его колючий взгляд, ни застывшее лицо, ни коротко стриженная голова:

— О-о-ой, господин обережник, а я вас только к завтрему ждала, — залепетала хозяйка, откладывая явно надоевшую ей работу. — Откушать изволите?

— Изволю, — ответил колдун и перевел взгляд на девочку, — принеси-ка мне молока, а ты, — взгляд темных глаз обратился к парню, — сходи за погребальным узелком. Да быстро.

Колдуну было горько и обидно за нелепо погибшего кузнеца, которого, судя по всему, оплакивали лишь дети, тогда как жена тяготилась необходимостью горевать. От равнодушия непутевой бабы, от столь явного небрежения ею судьбой мужа, что-то черное поднялось в душе выученика. Подойдя к хозяйке дома, он намотал ее косу себе на кулак, и, глядя в расширившиеся от страха глаза, сказал:

— За блуд тебя бы по всей деревне протащить, да Хрон уж больно любит тебя. Почему вот только — в душе не пойму, — и он потянул на себя застывшую от ужаса бабу. — Муж твой винится перед тобой, что в дом свой против воли взял и зла не держит за неверность. А теперь послушай, что скажу. Оставил Хрон в дому деньги. На них справишь дочери добротное приданое и отдашь в хорошую семью. Сыну к осени поставишь новую кузню, чтобы отцово дело продолжал. И учти, ежели хоть медяк из тех грошей на полюбовника истратишь — в землю живой закопаю. Поняла?

Вдова испуганно сглотнула и часто-часто закивала. В тот же миг рука, удерживавшая ее волосы, разжалась. И сразу за этим скрипнула дверь, а на пороге появилась девочка с кринкой.

Тамир пил холодное из погреба молоко и удивлялся тому, как оно не свернулось, едва он до посуды дотронулся. Такая ярость в груди клокотала…

Девочка смотрела на колдуна, и тот чувствовал, как цепенеет она от страха. А ведь не пугал даже и с матерью-то нарочно наедине беседу вел.

— Держи, — он вернул юной хозяйке кринку и сказал. — Не бойся. Отец ваш упокоится с миром и не придет бесприютной навью.

С этими словами он забрал узелок из рук подоспевшего паренька и сказал:

— Ты теперь в дому старший. Отцова захоронка под половицей за печью. То — его забота о вас. Деньги с толком трать.

Сын кузнеца кивнул, но на лице было написано изумление.

— Проводи меня, — не оборачиваясь, сказал колдун хозяйке дома.

Та поспешно вскочила и бросилась следом, раскланиваясь.

В сенцах колдун обернулся к бледной испуганной бабе и «приласкал» напоследок:

— Узнаю, что по мужикам шляешься и о детях забыла, наложу на тебя Мертвую Волю. В три седмицы высохнешь вся и кровью черной изойдешь.

На Раду было страшно смотреть — красивое лицо вытянулось и побелело, глаза расширились от ужаса. Она вся как-то зашаталась, но Тамир равнодушно отвернулся и вышел.

Навий ожидал колдуна во дворе, не имея силы переступить защищенный порог дома.

— Сила в тебе темная… — сказал кузнец и шагнул к послушнику Цитадели. — Да и вкруг тебя тоже тьма непроглядная. Не сладишь с ней — сожрет. Много воли надо — держать ее в узде. Воля в тебе есть. И страха не осталось. Но одной лишь воли мало человеку.

Тамир слушал кузнеца и хмурился.

— Я-то думал, ты благодарить будешь, навий, — сухо сказал он.

Неупокоенный дух качнулся, такой силой вдруг повеяло от собеседника.

— То и есть моя благодарность. Навьям ведомо сокрытое от людских глаз… Ты отпускаешь меня, а я говорю тебе то, что вижу и знаю. Мира в пути тебе, колдун.

Наузник кивнул:

— Мира и тебе, кузнец.

Коваль улыбнулся, а через миг выученик Донатоса понял, что стоит один посередь пустынной улицы и смотрит в пустоту. Погребальный узелок парень убрал в заплечник и собрался уже было возвращаться обратно на место пожарища, когда воздух напротив снова дрогнул, будто от жаркого пламени, и над сугробом возник молодой мужик в ношенном кожухе и с непокрытой кудрявой головой.

— Мира в пути, колдун. Отпусти и меня…