Жнецы Страданий - Екатерина Казакова, Алёна Харитонова, Красная Шкапочка

Лесана смотрела на древнюю старуху и гадала о том, почему она единственная здесь, кто умел сострадать? А еще удивляло, что сварливая карга все про всех знала и при этом никого ни во что не ставила, однако же, едва не о каждом говорила, словно о собственном ребенке. Чудная она — бабка эта…

Под уютное потрескивание дров в печи Лесана заснула. Эта ночь стала для нее одной из самых тяжелых. Потому что во сне все повторялось вновь и вновь. Девушка просыпалась, захлебываясь от слез и ужаса, чувствовала на горячем потном лбу прохладную сухую ладонь, жар от печи и слышала тихое:

— Поплачь, деточка, поплачь, со слезами боль из души уходит.

И выученица прижималась к невидимой впотьмах утешительнице, жалобно всхлипывая и трясясь.

— Поплачь, деточка, — шептала Нурлиса, а послушнице мерещилось, будто то шепчут холодные камни Цитадели.

* * *

Лесана старательно отчищала покрытый нагаром чан. Нурлиса шмыгала рядом, перетряхивая барахло из сундуков. Доставала то один сверток ткани, то другой, раскладывала их, любовно поглаживая.

В коморке было жарко, душно и… благостно. За своей монотонной работой послушница унеслась мыслями в пустоту. Ни о чем не думала, лишь старательно терла круглые железные бока да наслаждалась исходящим от печи теплом и ревом огня.

— Вон, глянь-ка, — окликала время от времени помощницу Нурлиса и показывала ей очередной отрез ткани. — Вроде как не упрел?

Девушка в ответ кивала. В этом и состояла вся их немудреная беседа.

А еще бабка, как многие старики, любила задавать пустые вопросы и ждать на них ответа.

— Эвон, как дрова-то трещат! Поди, опять крохобор этот из истопников одной осины мне отвалил, да что ль, Лесанка?

И на этот вопрос надо было ответить неизменное «да», иначе Нурлиса прицеплялась, как репей:

— Ну, чего молчишь, язык что ль проглотила?

Или внезапно в тишине комнатенки раздавалось:

— Хранители светлые, никак плесень пошла!

И старуха торопливо разворачивала новый отрез утирочной холстины, после чего с облегчением выдыхала:

— Поблазнилось… Вот, девка, гляди, доживешь до моих лет, тоже глаза видеть перестанут, да что ль?

И выученица снова кивала: «Да».

Диво, но именно эти ничего не значащие разговоры диковинным образом исцеляли издерганную душу Лесаны. Ей мстилось, что она где-то далеко-далеко от Цитадели, от креффов, от обучения. И сердцу становилось легче.

Нурлиса запретила девушке выходить из коморки, отпуская ее только в мыльню, да и то неизменно тащилась следом. Бабка шла якобы прибраться в раздевальнях, но Лесана была благодарна ей за чуткую опеку, за то, что своим присутствием болтливая старуха разгоняла черный ужас, занозой засевший в груди.

Даже еду бабка приносила выученице сама, не позволяя подниматься на верхние ярусы Цитадели:

— Нечего шастать. Знаю я вас, уйдешь, кобылища, так тебя и видели, потом до ночи не докличешься…

Девушка в ответ молчала. Эта грубоватая забота согревала ее, как жарко пышущая печь. Может, потому Лесану не тянуло из темной коморки к людям? Тело по-прежнему болело. Ходить и уж, тем паче, сидеть было невмоготу, а послушнице не хотелось, чтобы Донатос видел ее унижение, как она, с трудом переставляя ноги, бредет в трапезную и неловко усаживается за стол. Как бы и парни не углядели, не начали насмешничать, выспрашивать, далеко ли она на жеребце без седла скакала…

Вечером, когда уставшая помощница прилегла на лавку, Нурлиса, наконец, захлопнула последний сундук и сказала:

— Завтра чесноку притащу. Перебрать надо.

Девушка кивнула, мысленно припоминая, когда последний раз она делала вот такую немудреную бабскую работу?

— Вялая ты, — заметила бабка и осторожно сказала: — Тебе бы к целителям…

Лесану передернуло.

Ни за что!