Город (сборник) - Клиффорд Саймак

Значит, все, что у него осталось, – это усадьба Вебстеров, но усадьба давно уже только символ той жизни, что кипела когда-то под крышей дома. Обыкновенные камни, дерево и металл, и ничего более. Лишь в его сознании, сказал себе Дженкинс, они обретают какое-то значение, чисто психологическое значение.

Загнанный в угол, Дженкинс признал и последнюю горькую истину. Он никому не нужен здесь. Он оставался тут исключительно ради себя самого.

– У нас приготовлено местечко для тебя, – сказал Эндрю, – и ты нам нужен.

Пока жили муравьи, Дженкинс даже не помышлял о том, чтобы оставить Землю. Но муравьев больше нет. Хотя, если честно, какая разница? Он не любил муравьев.

Дженкинс повернулся и слепо, спотыкаясь, побрел из дворика в дом. Стены взывали к нему. И голоса взывали – тени из прошлого. Он стоял и слушал их и вдруг с изумлением заметил, что голоса-то он слышит, но слов уже не разбирает. Когда-то он слышал слова, но теперь они растаяли, как, наверное, со временем растают и голоса. Дом опустеет, притихнет, а воспоминания совсем поблекнут. Они и сейчас уже не такие живые, как прежде; годы стерли яркие краски.

Когда-то здесь царило веселье, ныне же поселилась печаль. И не только печаль опустевшего дома – печаль осиротевшей Земли, печаль поражений и бесплодных побед.

Дерево сгниет с годами, металл рассыплется, камни обратятся в прах. Пройдет время – и дом исчезнет, останется только холм – могильный курган на месте бывшей усадьбы.

Все оттого, что он живет слишком долго, подумал Дженкинс. Слишком долго живет и ничего не забывает. Вот что будет труднее всего: он никогда ничего не сумеет забыть.

Он повернулся, прошел обратно во внутренний дворик. Эндрю ждал его, стоя на нижних ступеньках трапа.

Дженкинс попытался сказать «До свидания» – и не смог. Если бы только он мог заплакать, подумал он. Но роботы не умеют плакать.

Незнакомцы во вселенной

Театр теней

Перевод Е. Алексеевой

Байярд Лодж, директор третьей группы исследования жизни, гневно смотрел через стол на штатного психолога Кента Форестера.

– Спектакль должен продолжаться. Если мы прервем его хотя бы на один-два вечера, я снимаю с себя всякую ответственность. Спектакль – единственное, что удерживает группу от распада. Это связующий раствор, который не позволяет нам утратить рассудок и чувство юмора. Он дает нам пищу для размышлений, он…

– Я это знаю, – вставил Лодж. – Но после смерти Генри…

– Все поймут, – заверил его Форестер. – Я объясню им. Конечно, они поймут!

– Понять-то они поймут, – не стал спорить Лодж. – Каждый из нас в курсе, насколько важен Спектакль. Проблема в другом. Один из персонажей принадлежал Генри.

– Да. Я тоже об этом думал.

– Вам известно, какой именно?

Форестер лишь покачал головой.

– Ну надо же. Вы столько сил положили, чтобы разобрать их по косточкам и вычислить, кто из нас кто.

Форестер смущенно улыбнулся.

– Я вас не виню, – продолжал Лодж. – Я понимаю, зачем вы это делаете.

– Знать, где чей персонаж, мне было бы очень полезно, – признал Форестер. – Я бы получил ключ к каждому из сотрудников. Только представьте, едва фигура начинает действовать нелогично…

– Они все действуют нелогично, – перебил Лодж. – В этом красота Спектакля.

– Но даже в нелогичности можно заметить некий сумасбродный паттерн. Можно вывести норму на основании сумасбродства.

– Вам это хоть раз удавалось?

– Ну, график я вам не нарисую, – пожал плечами Форестер. – Однако в уме представление имею довольно четкое. Когда в нелогичности происходит отклонение, это не так сложно заметить.

– А бывают отклонения?

– Причем порой довольно резкие. Образ мышления…

– Позиция, – тут же поправил Лодж.

Форестер умолк, чуть подумал и осторожно спросил:

– Позволите узнать, отчего вы упорно хотите называть это позицией?