Город (сборник) - Клиффорд Саймак

Грант почувствовал, что надо что-то сказать, дальше молчать просто нельзя.

– Но Джуэйн мог и ошибиться, – произнес он. – Может быть, на самом деле никакой новой философии вовсе и не было.

– Как же, мы хватаемся за эту мысль как за соломинку. Да только вряд ли это так. Джуэйн был великий философ, пожалуй величайший из всех философов Марса. Если бы он тогда выжил, он создал бы новое учение, я в этом не сомневаюсь. Но он не выжил. Не выжил, потому что мой дед не смог вылететь на Марс.

– Ваш дед не виноват, – сказал Грант. – Он хотел, он пытался лететь. Но человек бессилен против агорафобии.

Вебстер взмахом руки отмел его слова:

– Что было, то было. Тут уж ничего не воротишь, и мы вынуждены из этого исходить. И так как мой род, мой дед…

У Гранта округлились глаза, его вдруг осенило:

– Псы! Вот почему вы…

– Вот именно, псы, – подтвердил Вебстер.

Издалека, с реки, вторя плачу ветра в листве, донесся жалобный звук.

– Енот, – заметил Вебстер. – Сейчас псы начнут рваться на волю.

Звук повторился вроде бы ближе, а может быть, это только показалось. Вебстер выпрямился в кресле, потом наклонился вперед, глядя на огонь в камине.

– И в самом деле, почему бы не попробовать? – рассуждал он. – У пса есть индивидуальность. Это сразу чувствуется, какого ни возьми. Что ни пес – свой нрав, свой темперамент. И все умные, пусть в разной степени. А больше ничего и не требуется: толика разума и осмысливающая себя индивидуальность. Все дело в том, что природа с самого начала поставила их в невыгодные условия, создала им две помехи: они не могли говорить и не могли ходить прямо, а значит, не было возможности развиться рукам. Если бы отнять у нас речь и руки и отдать им, мы могли стать псами, а псы – людьми.

– Для меня это совсем ново, я как-то никогда не представлял себе ваших псов мыслящими созданиями, – сказал Грант.

– Еще бы! – В голосе Вебстера был оттенок горечи. – Иначе и быть не могло. Вы смотрели на них так же, как большинство людей до сих пор смотрят. Ученые собачки, домашние животные, забавные зверюги, которые теперь еще могут даже разговаривать с вами. Но разве этим дело исчерпывается? Вовсе нет, Грант, клянусь вам. До сих пор человек шел путями разума один-одинешенек, обособленный от всего живого. Так представьте себе, насколько дальше мы могли бы продвинуться и насколько быстрее, будь на свете два сотрудничающих между собой мыслящих, разумных вида. Ведь они мыслили бы по-разному! И сверялись бы друг с другом. Один спасует – другой додумается. Как в старину говорили: ум хорошо, а два лучше. Представляете, Грант? Другой разум, отличный от человеческого, но идущий с ним рука об руку. Разум, способный заметить и осмыслить вещи, недоступные человеку, способный, если хотите, создать философские системы, каких не смог создать человек.

Он протянул к огню руки, растопырив длинные властные пальцы с узловатыми суставами.

– Они не могли говорить, и я дал им речь. Это было нелегко, ведь язык и гортань собаки не приспособлены для членораздельной речи. Но хирургия сделала свое – не сразу, конечно, через промежуточные этапы – хирургия и скрещивание. Зато теперь… теперь, надеюсь… Конечно, утверждать что-нибудь рано…

Грант взволнованно наклонился к нему:

– Вы хотите сказать, что перемены, которые вы внесли, передаются по наследству? Хирургические коррективы закрепились в генах?

Вебстер покачал головой:

– Сейчас еще рано что-нибудь утверждать. Но лет через двадцать я, пожалуй, смогу вам ответить.

Он взял со стола бутылку с бренди и вопросительно поглядел на Гранта.

– Благодарю, – кивнул тот.

– Я плохой хозяин, – извинился Вебстер. – Вы распоряжайтесь сами.

Он поглядел на огонь через рюмку.