Город (сборник) - Клиффорд Саймак

«Я не знаю твоих терминов, – отозвалось существо, – но я понимаю тебя. Следовательно, тебе известно все это? Следовательно, ты не просто тупая дикая тварь, как другие, что стоят на одном месте, или зарываются в грунт, или бегают по земле?..»

Разумеется, звучало это вовсе не так. И кроме слов – или смысловых единиц, оставляющих ощущение слов, – были еще и зрительные образы деревьев, мышей в норках, белок, кроликов, неуклюжего крота и быстроногой лисы.

– Если не известно мне, – ответил Дэниельс, – то известно другим из моего племени. Я сам знаю немногое. Но есть люди, посвятившие изучению законов наследственности всю свою жизнь.

Призрак висел над краем уступа и довольно долго молчал. Позади него гнулись на ветру деревья, кружились снежные вихри. Дэниельс, дрожа от холода, заполз в пещеру поглубже и спросил себя, не пригрезилась ли ему эта искристая тень.

Но не успел он подумать об этом, как существо заговорило снова, хоть обращалось на сей раз, кажется, вовсе не к человеку. Скорее даже оно ни к кому не обращалось, а просто вспоминало, подобно тому, другому, существу, замурованному в толще скал. Может статься, эти воспоминания и не предназначались для человека, но у Дэниельса не было способа отгородиться от них. Поток образов, излучаемый существом, достигал его мозга и заполнял мозг, вытесняя его собственные мысли, будто образы принадлежали самому Дэниельсу, а не призраку, замершему напротив.

5

Вначале Дэниельс увидел пространство – безбрежное, бескрайнее, жестокое, холодное, такое отстраненное от всего, такое безразличное ко всему, что разум цепенел, и не столько от страха или одиночества, сколько от осознания, что по сравнению с вечностью космоса ты пигмей, пылинка, мизерность которой не поддается исчислению. Пылинка канет в безмерной дали, лишенная всяких ориентиров, – но нет, все-таки не лишенная, потому что пространство сохранило след, отметину, отпечаток, суть которых не объяснишь и не выразишь, они не укладываются в рамки человеческих представлений; след, отметина, отпечаток указывают, правда почти безнадежно смутно, путь, по которому в незапамятные времена проследовал кто-то еще. И безрассудная решимость, глубочайшая преданность, какая-то неодолимая потребность влекут пылинку по этому слабому, расплывчатому следу, куда бы он ни вел – пусть за пределы пространства, за пределы времени или того и другого вместе. Влекут без отдыха, без колебаний и без сомнений, пока след не приведет к цели или пока не будет вытерт дочиста ветрами – если существуют ветры, не гаснущие в пустоте.

«Не в ней ли, – спросил себя Дэниельс, – не в этой ли решимости кроется, при всей ее чужеродности, что-то знакомое, что-то поддающееся переводу на земной язык и потому способное стать как бы мостиком между этим вспоминающим инопланетянином и моим человеческим «я»?..»

Пустота, молчание и холодное равнодушие космоса длились века, века и века, – казалось, пути вообще не будет конца. Но так или иначе Дэниельсу дано было понять, что конец все же настал – и настал именно здесь, среди иссеченных временем холмов над древней рекой. И тогда на смену почти бесконечным векам мрака и холода пришли почти бесконечные века ожидания: путь был завершен, след привел в недостижимые дали, и оставалось только ждать, набравшись безграничного, неистощимого терпения.

«Ты говорил о помощи, – обратилось к Дэниельсу искристое существо. – Но почему? Ты не знаешь того, другого. Почему ты хочешь ему помочь?»

– Он живой, – ответил Дэниельс. – Он живой, и я живой. Разве этого недостаточно?

«Не знаю», – отозвалось существо.

– По-моему, достаточно, – решил Дэниельс.

«Как ты можешь помочь?»

– Я уже упоминал о генетике. Как бы это объяснить…

«Я перенял терминологию из твоих мыслей. Ты имеешь в виду генетический код».

– Согласится ли тот, другой, замурованный в толще скал, тот, кого ты охраняешь…

«Не охраняю, – отозвалось существо. – Я просто жду его».