Не прощаюсь - Борис Акунин (2018)

– Головку наклоните. – И завязал платком глаза.

– Это зачем?

– Для интриги. Осторожней, тут ступеньки.

Вел под руку – долго. Романов насчитал семь поворотов и три лестницы, по которым то спускался, то поднимался, то снова спускался. В особняке таким просторам взяться было неоткуда – сопровождающий нарочно путал, водил несколько раз через одни и те же места.

Опять спуск. Воздух стал холоднее, пахнуло плесенью. Подвал.

Железный скрип. Толчок в спину.

– Вот мы и дома. Платочек можно снять. Я пока иллюминацию организую.

Небольшая глухая комната с низким потолком. Складная койка, накрытая солдатской шинелью. В углу, под крышкой, ведро.

Василий Васильевич поставил на табурет керосиновую лампу.

– Ну вот, стало уютненько. Потом принесут покушать, и будет совсем славно. Располагайтесь, господин критик. Отдыхайте.

Он вышел, лязгнул дверью, в которой сразу же распахнулось окошко, зарешеченное.

– У вас тут настоящая тюремная камера, – сказал Романов.

– Иногда бывает нужна. Для карантина, например. И не только. Окошечко оставлю открытым, для вентиляции.

Ишь, заботливый, подумал Алексей. Через окошко в любой момент можно незаметно заглянуть внутрь.

В отверстии блеснула лысиной круглая башка.

– Хорошо вам баклуши бить, а мне из-за вас лишняя работа. Ладно, счастливенько вам.

Башка пропала.

– Поторопитесь, а? – крикнул ей вслед Романов.

Проверки он не опасался, но сколько она продлится – вот в чем вопрос. Если надолго исчезнуть, в ЧК могут решить, что внедренного агента вычислили и убрали. Как бы Орлов не заторопыжничал, не наломал дров.

А впрочем, философы утверждают, что нет смысла тревожиться из-за вещей, на которые ты повлиять не в состоянии. Утешившись этой мыслью, Алексей вспомнил еще одну мудрость, солдатскую. Нечем себя занять – ложись и дрыхни. Служба научила его полезному искусству высыпаться впрок.

Узник подземелья потянулся, сладко зевнул, стал устраиваться.

Футболисты

– Вставай, чистейшее дитя!

Первое, что увидел, открыв глаза, лежавший на боку Романов, – «наган» и нож на табуретке. Значит, всё нормально.

Спустил ноги с койки, поднял голову на улыбающегося Василия Васильевича.

– Проверили? Дальше что?

– Дальше поручкаемся, обнимемся и будем не разлей вода. Я Василий Васильевич Полканов. Имя кошачье, фамилия собачья. Потому и личность у меня противоречивая. Добрая натура и дубленая шкура.

Алексей встал, пожал балагуру руку. Тот рванул ее на себя, развернул еще сонного Романова, очень грамотно взял в захват. Прямо в глаз нацелилось острие – не шевельнешься.

Длилось это, впрочем, недолго. Через пару секунд Полканов слегка пихнул Алексея в спину, добродушно засмеялся.

– Шучу. Это чтоб ты побыстрее проснулся.

И чтобы сразу обозначить иерархию в собачьей стае, подумал Романов.

– Который час? – хмуро спросил он, потирая смятое горло.

– Намек понят.

Василий Васильевич вернул изъятые часы. Алексей их выронил:

– Черт, пальцы занемели. Ну и хватка у вас… Присел на корточки. Проделал элементарную манипуляцию, именуемую «бык партерный». Ударил стоящего лбом в пах, одновременно дернув за лодыжки. Василий Васильевич с грохотом приземлился на задницу, взвыл.

Выстраивать иерархию в собачьей стае Романов тоже умел.

– Шутка за шутку, – сказал он. – Меня зовут Алексей Парисович, и на «ты» я перехожу только с офицерами. Вы к их числу явно не принадлежите.

Полканов поднялся, держась за ушибленный копчик. Беззлобно улыбнулся.

– Как говорится в футболе, счет один-один.

– Играете в футбол? – удивился Романов.

– Болею. А вы?

– До войны был в команде Санкт-Петербургского университета.