Не прощаюсь - Борис Акунин (2018)

А впрочем, к третьему стоило приглядеться повнимательней, сказала она себе, посмотрев на широкие плечи и оголенные по локоть руки штабс-капитана.

Он был очень даже ничего. Уж покрасивее Скукина.

Прозлилась Мона недолго, потому что река сияла ленивым предвечерним золотом, шелестели юные листочки, чудесно пахла печеная рыба, а грубиян Скукин еще пожалеет.

Всё в общем было неплохо. Второй день рискованного путешествия подходил к концу.

Зеленая Школа

Во время ужина Мона села в стороне – лицом к кустам, спиной к обществу. Ела с прутика замечательно вкусного леща, додумывала план.

План состоял в том, чтобы перестать быть собакой, которую не считают, заставить мужчин относиться к ней по-другому.

Для этого понадобится:

1. Отойти в укромное место, чтобы искупаться и помыть голову.

2. Расчесать и уложить волосы. Тут одно из двух: «баранка» на затылке и взбитая челка на лбу или просто – волной по плечам (не очень практично, но смотрится еще лучше).

3. Переодеться. Балахон снять, все равно в нем по такому теплу жарко; юбку перевернуть настоящей, шелковой стороной кверху; достать из мешка сатиновую блузку, припрятанную для цивилизации.

4. Эффектно вернуться в общество.

5. Канторовича прикормить, с отцом Сергием вести себя так, будто он еще мужчина хоть куда, Скукина игнорировать.

Она отшвырнула рыбий скелетик, вытерла пальцы о траву. Оглянулась. Три богатыря на нее не смотрели, обсуждали что-то мужское.

Берегитесь, три поросенка. Сейчас к вам придет серый волк, зубами щелк, хищно улыбнулась Мона, звезда петроградских салонов.

Она подхватила мешок, скользнула в кусты – и наткнулась на неподвижно стоящего человека.

Вскрикнуть не успела – жесткая ладонь зажала ей рот.

Очень близко, в двух вершках, яростно щурились глаза. Тихий шепот приказал:

– Цыть у меня! Только пикни.

И еще кому-то:

– Давай, детки. Тихохонько.

Слева и справа обозначилось шевеление. Кто-то медленно двигался там, не шурша травой, не беспокоя ветки.

Мона скосила глаза. Увидела двоих слева, одного справа. Они были в одинаковых солдатских гимнастерках без погон. У каждого винтовка.

Тот, что зажимал ей рот – немолодой, вислоусый, – поцокал языком, покачал головой:

– Гляди, баба, не зашуми. Осерчаю – пожалеешь. Моргни, если поняла.

И так весомо, страшно он это сказал, что Моне и в голову не пришло ослушаться. Она моргнула.

Тогда он отнял руку, крепко взял Мону за локоть. В другой руке у вислоусого был «наган».

– Пора! – крикнул он.

И все четверо с треском вывалились на полянку.

Сидящие успели лишь обернуться. Увидели наведенные стволы – медленно подняли руки. У всех троих сделались одинаковые лица: сосредоточенно-застывшие, двигались только глаза.

Командир выпустил Монин локоть, подтолкнул:

– Ступай к ним. Сядь.

Она отбежала к своим, тоже плюхнулась на землю, прислонилась к мужскому плечу. (Это был противный Скукин, но сейчас обиды не имели значения.)

Наконец смогла рассмотреть лесных людей.

Трое с винтовками были молодые, бритые. На левом рукаве зеленая повязка. Оружие держали не абы как, а каждый целил в одного из сидящих. У немолодого тоже была повязка, но немного другая – с белым кружком.

Были они совсем не такие, как те ночные, с парома. На бандитов не похожи, но сразу видно, что очень опасные. Особенно начальник.

– Грамотно нас взяли, – прошептал Канторович.

– Сидеть тихо! – прикрикнул усатый. – Руки не опускать.

И своим:

– Пойду лодку посмотрю. Не зевай, ребята. Кто шело́хнется – бей.

– Ого, чего тут у них! – заорал он от баркаса. – «Гочкис»! И две ленты!

Солдаты повернули головы.

Воспользовавшись этим, Скукин цапнул из нагрудного кармана удостоверение, швырнул в кусты.