Смертельная белизна - Джоан Роулинг (2019)

– Ну… возможно, – ответил Рафаэль, а потом, нахмурившись, добавил: – Пару дней назад позвонил мне поздно вечером, что уже само по себе странно, учитывая, как он меня ненавидит. Мол, просто захотелось поговорить. Никогда такого не бывало. И заметь: только он раскрыл рот, как я понял, что тема для разговора у него одна – и вполне конкретная. В общем, стал он распинаться насчет этого Джека о’Кента. Я даже не понял, что к чему. Приплел сюда гибель Фредди, смерть младенца Кинвары, а потом… – Рафаэль придвинулся поближе и под столом коснулся ее коленей своими, – помнишь тот телефонный звонок: я тогда первый день тут находился? Какое-то дикое сообщение по поводу того, что перед смертью из человека льет моча?

– Помню, – сказала Робин.

– Так вот, он и говорит: «Это кара. Звонок был от Джека о’Кента. Скоро он за мной придет».

В молчании Робин уставилась на Рафаэля.

– Уж не знаю, кто тогда звонил, – продолжал он, – но, безусловно, не Джек о’Кент. Старикан умер много лет назад.

Робин ничего не сказала. Ей вдруг вспомнилось, как Мэтью принимал ее за свою покойную мать, когда субтропической ночью метался в горячке. Рафаэль сильнее надавил ей на колено. Она немного отодвинула свой стул.

– Я полночи не спал – все думал: может, у него крыша едет? Нельзя же допустить, чтобы папаша свихнулся, правда? У нас уже есть Кинвара, которой мерещатся коновалы и гробокопатели…

– Гробокопатели? – встрепенулась Робин.

– Разве я сказал «гробокопатели»? – в тревоге переспросил Рафаэль. – Ну, ты меня понимаешь. Мужики с лопатами в роще.

– Думаешь, это ее фантазии?

– Понятия не имею. Иззи и все остальные считают именно так, но ведь они держат ее за истеричку с того самого дня, когда она потеряла ребенка. Ей пришлось рожать, хотя уже было известно, что плод умер в утробе, ты разве не знала? После этого она ходила сама не своя, но кто носит фамилию Чизл, тому не пристало распускаться. Надевай шляпку – и вперед, открывать какое-нибудь торжественное мероприятие.

Наверное, мысли Робин отразились у нее на лице, поэтому он продолжил:

– Ты, видно, думаешь, что я, по примеру остальных, ее на дух не переношу? Она у всех как кость в горле, а я для нее – пустое место, но у меня по крайней мере нет привычки мысленно вычитать ее расходы на лошадей из наследства моей племянницы и племянников. Она – не какая-нибудь брачная аферистка, что бы ни говорили о ней Иззи и Физзи. – Он особо подчеркнул прозвище своей второй сестры. – Они, кстати, и мою родную мать считали охотницей за состоянием. Другие соображения им недоступны. Уж не знаю, какими чизловскими прозвищами они для удобства наградили нас с мамой… – Его смуглое лицо вспыхнуло. – Как ни удивительно, Кинвара искренне привязана к отцу, я-то вижу. Будь она какой-нибудь акулой, могла бы сделать куда более выгодную партию. У него ведь в кармане голяк.

Робин не подала виду, но в ее понимании слово «голяк» никак не вязалось с владельцем усадьбы в Оксфордшире, конюшни на девять лошадей, шикарной квартиры в Лондоне и массивного бриллиантового колье, знакомого ей по фотографиям Кинвары.

– Ты в последнее время часто наезжаешь в Чизл-Хаус?

– В последнее время – редко, – ответила Робин.

– Дом рушится. Ковры побиты молью, повсюду запустение.

– От посещений Чизл-Хауса у меня сохранилось только одно детское воспоминание: как взрослые обсуждали исчезновение какой-то девочки.

– Правда? – удивился Рафаэль.

– Конечно, только имени уже не вспомню. Я же сама была маленькая. Сьюзен? Сьюки? Как-то так.

– Никаких ассоциаций, – сказал Рафаэль и вновь коснулся ее коленей своими. – Ответь: тебе все доверяют свои темные семейные тайны в первые пять минут знакомства или только я?

– Тим всегда говорит, что у меня на лбу написано сопереживание, – сказала Робин. – Я уж стала думать: не поменять ли мне политику на психотерапию.