Смертельная белизна - Джоан Роулинг (2019)

– Ничего существенного. Это никак не было связано с папиной смертью. Но, – поспешно добавила Иззи, словно решив стереть последнюю фразу, – главная причина, почему Рафф не хочет к тебе обращаться, кроется, по-моему, в том, что он основательно запал на твою Венецию, пока она терлась у нас в офисе, и теперь… как бы это сказать… после своих сердечных излияний оказался в дурацком положении.

– Запал на нее, говоришь? – переспросил Страйк.

– Ну да, поэтому неудивительно, что он злится, – из него сделали идиота.

– Но факт остается фактом…

– Я знаю, что ты хочешь сказать, но…

– Если ты собираешься поручить расследование мне, то, позволь, я сам буду решать, что существенно, а что нет. А не ты, Иззи. Итак… – Загибая пальцы, он показал, сколько раз она повторила «не важно» или «не связано», и перечислил, по каким поводам. – Зачем твой отец в день смерти звонил Рафаэлю; о чем повздорили твой отец и Кинвара, когда она ударила его молотком по голове… и чем шантажировали твоего отца.

У нее вздымалась грудь, на которой тускло поблескивал сапфировый крест. Наконец Иззи судорожно выдавила:

– Не мне рассказывать, о чем папа в п-последний раз говорил с Раффом. Пускай Рафф сам выкладывает.

– Это слишком личное?

– Да, – покраснев, ответила Иззи.

Страйк сомневался в ее искренности.

– Ты сказала, что отец в день своей смерти пригласил Рафаэля на Эбери-стрит. Он уточнил время? Или потом отменил встречу?

– Отменил. Послушай, об этом надо спрашивать у Раффа, – заупрямилась она.

– Ладно. – Страйк сделал какую-то пометку. – За что твоя мачеха ударила молотком по голове твоего отца?

У Иззи навернулись слезы. Не сдержав рыданий, она вытащила из рукава носовой платок и прижала к лицу.

– Я… не хотела тебе г-говорить, чтобы т-ты не стал плохо думать о папе… его ведь уже… его уже… понимаешь, он совершил нечто т-такое…

Ее широкие плечи затряслись от совершенно не романтических всхлипываний. Страйка больше трогало это неприкрытое и шумное проявление чувств, нежели деликатное промокание слез платочком, но он был бессилен выразить свое сочувствие и молча слушал ее прерывистые извинения.

– Я… мне… так…

– Вот этого не надо, – буркнул он. – Понятно, что ты расстроена.

Но от потери самообладания ее охватил глубокий стыд; икая, она кое-как успокоилась и только повторяла сконфуженные извинения. В конце концов Иззи резкими движениями осушила лицо от слез, как будто протерла вымытое окно, выдавила последнее «извини», распрямила спину и сказала с восхитившей Страйка твердостью:

– Я скажу тебе, за что Кинвара ударила отца… но только после того, как мы поставим свои подписи на пунктирной линии.

– Могу предположить, – сказал Страйк, – что таким же будет ответ о причинах шантажа со стороны Уинна и Найта.

– Как ты не понимаешь, – у нее опять подступили слезы, – сейчас речь идет об отцовской памяти, о его наследии. Я не хочу, чтобы люди запомнили его по неблаговидным поступкам… Прошу тебя, помоги нам, Корморан. Пожалуйста. Я знаю, что это не самоубийство, я уверена…

Ее молчание было ему на руку. В конце концов она жалобно выговорила срывающимся голосом:

– Хорошо. Я расскажу тебе про этот шантаж, но только с согласия Физз и Торкса.

– Торкс – это кто? – осведомился Страйк.

– Торквил. Муж Физзи. Мы поклялись м-молчать, но я с ними поговорю. И расскажу т-тебе все.

– А с Рафаэлем не посоветуешься?

– О шантаже он не имел представления. Когда Джимми впервые заявился к папе, Рафф отбывал срок, а кроме того, они вместе не росли, так что он не мог… Рафф так ничего и не узнал.

– А Кинвара? – спросил Страйк. – Она-то была в курсе?