Метро 2034 - Дмитрий Глуховский (2009)

— Неважно, — отрезал Мельник. — Он первым раскопал слухи, забил тревогу, но тогда у нас не было ни сил, ни времени… Я ему отказал. Был занят другими делами. — Он повел культей. — Хантер отправился туда в одиночку. В последний раз, когда он со мной связывался, говорил, что эти твари подавляют волю, наводят ужас на все окрестности. А боец Хантер был просто невероятный, прирожденный, один стоил взвода…

— Знаю, — пробормотал Гомер.

— И никогда ничего не боялся. Отправил к нам мальчонку с запиской, мол, уходит наверх, разбираться с черными. Если пропадет, значит, угроза страшнее, чем он думал. Пропал. Погиб. У нас своя система оповещения. Каждый живой обязан раз в неделю сообщать. Обязан! Он уже больше года молчит.

— А что с черными?

— Мы хорошенько проутюжили всю местность «Смерчами». От черных с тех пор тоже больше ничего не слышно, — усмехнулся Мельник. — Не напишут, не позвонят… Выходы на ВДНХ закрыли, жизнь там наладилась. У мальчонки этого только случилось помешательство, но его, насколько мне известно, выходили. Живет себе нормальной человеческой жизнью, женился. А вот Хантер… На моей совести.

Он скатился по стальному пандусу с лестницы, распугивая собравшихся внизу монахов-книгочеев, развернулся, дождался запыхавшегося старика и добавил:

— О последнем сокамерникам лучше не рассказывай.

Еще через минуту вся процессия добралась наконец-таки до изолятора. Отпирать дверь в обезьянник Мельник не стал; оперся на адъютанта, стиснул зубы и поднялся, приник к глазку. Ему хватило и доли секунды.

Изможденно, будто весь путь с Арбатской он со своим увечьем проделал пешком, Мельник упал в кресло, скользнул по старику погасшим взором и огласил приговор:

— Не он.

* * *

— Я не думаю, что моя музыка принадлежит мне, — сказал Леонид неожиданно серьезно. — Я не понимаю, откуда она берется в моей голове. Мне кажется, что я — просто русло… Просто инструмент. Точно так же, как я подношу к своим губам флейту, когда хочу играть, кто-то другой подносит к своим губам меня — и рождается мелодия…

— Вдохновение, — прошептала Саша.

— Назови это так. — Он развел руками. — Как бы то ни было, это мне не принадлежит, это приходит извне. И я не имею права держать это в себе. Оно… путешествует по людям. Я начинаю играть и вижу, как вокруг меня собираются все эти богатые и нищие, покрытые коростами и сияющие от жира, и злые, и убогие, и великие. Все. И что-то моя музыка с ними делает, от чего они настраиваются на одну тональность. Я как камертон… Я могу привести их к гармонии, хоть ненадолго. И они будут звенеть так чисто… Будут петь. Как это объяснить?

— Ты хорошо объясняешь, — задумчиво сказала Саша. — Я так сама чувствовала.

— Я должен попробовать в них это заронить, — добавил Леонид. — В ком-то погибнет, в ком-то прорастет. Я никого не спасаю. У меня нет полномочий.

— Но почему другие жители Города не хотят нам помочь? Почему даже ты боишься признаться в том, что делаешь это?

Он молчал, и сохранял молчание до тех пор, пока туннель не уткнулся в станцию Спортивную, такую же зачахшую, блеклую, натужно-торжественную и скорбную одновременно, только еще и низкую, тесную, как бинты на голове, тяжеловесную. Здесь пахло дымом и потом, нищетой и гордыней. К Саше с Леонидом был немедленно приставлен шпик, который околачивался ровно в десяти шагах от них, куда бы они ни пошли. Девушка хотела сразу же двинуться дальше, но музыкант осадил ее.

— Сейчас нельзя. Придется подождать. — Он притулился на каменной гостевой скамье, щелкнул замками на футляре.

— Почему?

— Ворота могут открываться только в установленные часы. — Леонид отвел глаза.

— Когда? — Саша отыскала циферблат; если все было верно, оставалось уже меньше половины отмеренного ей времени.

— Я скажу тебе.

— Ты опять тянешь! — Она нахмурилась, отскочила от него. — Ты то обещаешь помочь, то стараешься задержать меня!