Метро 2034 - Дмитрий Глуховский (2009)

— И что неспроста он, — невозмутимо продолжал музыкант, кивая на шагавшего впереди офицера, — так передо мной лебезит: знает, откуда я, знает и боится. И что в Изумрудном Городе уж наверняка найдется твое лекарство. И что идти до его ворот осталось всего-то три станции…

— Врешь!

— Знаешь, что? — рассерженно сказал ей Леонид. — Когда просишь чуда, надо быть готовым в него поверить. А то проглядишь.

— Надо еще и уметь отличать чудеса от фокусов, — огрызнулась Саша. — И ты меня этому научил.

— Я с самого начала знал, что нас выпустят, — ответил он. — Просто… Не хотел торопить события.

— Просто хотел потянуть время!

— Но я тебя не обманывал! Средство от болезни существует!

Они подошли к заставе. Офицер, изредка с любопытством оглядывавшийся на них, вручил музыканту его пожитки, вернул патроны, документы.

— Ну так что, Леонид Николаевич, — козырнул он, — контрабанду с собой забираем или на таможне оставим?

— С собой, — съежилась Саша.

— Ну, тогда совет да любовь, — напутствовал их Альберт Михайлович, провожая мимо тройных рядов брустверов, мимо вскакивающих со своих мест пулеметных расчетов, мимо решеток и сваренных из рельсов ежей. — С импортом, думаю, проблем не возникнет?

— Прорвемся, — улыбнулся ему Леонид. — Я не должен вам этого говорить, но честных чиновников нигде не бывает, и чем суровее режим, тем меньше сумма. Надо только знать, кому заносить.

— Вам, думаю, хватит и волшебного слова, — хмыкнул офицер.

— Пока действует не на всех. — Леонид опять потрогал скулу. — Что называется, я не волшебник, я только учусь.

— С вами будет приятно иметь дело… Когда выучитесь. — Альберт Михайлович склонил голову, развернулся и зашагал обратно.

Последний солдат открыл перед ними калитку, проделанную в толстой решетке, которая сверху донизу перегораживала туннель. За ней начинался пустой, прекрасно освещенный перегон, стены которого были местами опалены, местами выщерблены, словно от долгих перестрелок, а в самом конце виднелись новые полосы укреплений и растянутые от пола до потолка полотнища знамен.

При одном их виде у Саши заколотилось сердце.

— Чья это застава? — резко останавливаясь, спросила она у музыканта.

— Как чья? — Тот удивленно посмотрел на нее. — Красной Линии, естественно.

* * *

Ах, как давно мечтал Гомер снова попасть сюда, как давно не был в этих чудных местах…

На интеллигентской Боровицкой, сладко пахнущей креозотом, с ее уютными квартирками, устроенными прямо в арках, и читальней для монахов-браминов посреди зала — заваленные книгами долгие дощатые столы, низко свисающие лампы с тканевыми абажурами; с ее поразительно точно воссозданным духом дискуссионных кухонь кризисных и предвоенных лет…

На царственной Арбатской, выряженной в белое и бронзовое, почти под кремлевские палаты, с ее строгими порядками, с деловитыми военными, которые продолжали надувать щеки так, будто были непричастны к Апокалипсису…

На старой-престарой Библиотеке имени Ленина, которую опоздали переименовать, пока в этом еще оставался хоть какой-то смысл, которая уже была стара как мир, когда Коля только пришел в метро мальчишкой, на Библиотеке с ее романтическим капитанским мостиком перехода ровно посередине платформы, с ее усердно, но неумело восстановленной лепниной на протекающем потолке…

И на Александровском Саде, вечно полутемном, долговязом и угловатом, напоминающем слепнущего подагрического пенсионера, который все вспоминает свою комсомольскую юность.

Гомеру всегда было интересно, похожи ли станции на своих пигмалионов. Можно ли их считать автопортретами тех, кто их чертил? Впитали ли они в себя частицы тех, кто их строил? Одно он знал наверняка: на своих обитателей станции накладывали отпечаток, делясь с ними характером, заражая собственным настроением и болезнями.