Ореховый Будда - Борис Акунин (2018)

– Ружья, зелье, тесаки разбирай, – велел Пров. – Топоры тож. В лесу сгодятся. Будя нам, как зайцам, бегать. Теперь мы их, псов, погоняем… Ты чего встал, Тощóй?

– Вы в лесные разбойники? – спросила Ката. – Я с вами не пойду.

Десятник хлопнул ее по плечу.

– Не бойсь, душегубствовать не станем. Только царских слуг, поганых кровососов. Это жизнь лихая, да честная. Идем, парень. Полюбился ты мне. Тихий-тихий, а отчаянный, навроде меня.

– Мне надо деда выручать. Я говорил… Прощайте.

Она поклонилась товарищам.

– Погоди! Сдурел? – Пров схватил за руку. – Как ты его из «ямы» вытащишь? Пропадешь зазря.

– Пропаду так пропаду, но его не брошу. Пусти, пойду я.

– Экий ты какой, парень, – покачал лохматой башкой десятник.

– Я не парень, я девка, – сказала Ката, потому что с хорошим человеком надо расставаться без кривды.

Десятник крякнул, попятился.

– …Тем боле сгодишься. Отчаянных парней много, а девки мне покуда не попадались. Поди, и дед твой непрост. Ладно, помогу тебе… Эй! – повернулся он к остальным. – Ждите на опушке, где вчера деревья рубили. До рассвета не вернемся – уходите.

* * *Они долго шли ночным лагерем, где если кто и спал, то лишь умаявшись от водки. Повсюду орали «виват!» и палили в небо, а над холмом, где главный острог, вскинулись яркие шары. Ката догадалась: файерверх, про который в книгах пишут. Раньше она видела огненную потеху только на гравюре. Красиво!

– Татарская «яма», кажись, вон та, крайняя, – сказал Пров, не понижая голоса. – Эх, неладно там…

Шел он открыто, в солдатской треуголке, с ружьем на плече. Если кто и увидит – ничего не заподозрит.

Ката и сама увидела, что неладно.

На краю котлована горели костры. Караульных тут было десятка три – «ямных» стерегли строго. И здешние солдаты не спали. Пьяная гульба у них была в самом разгоне.

– Царскому величеству государю Петру Алексеевичу… – завел тонкий голос.

Зычные глотки подхватили:

– Виват! Виват! Виват!

Подсвеченные огнем тени разом сделали одно и то же движение – солдаты опрокинули чарки.

– Генерал-губернатору Лександре Данилычу Меншикову…

– Виват! Виват! Виват!

– Господину шаутбенахту…

Тревожно озираясь, Ката шепнула:

– Этак они долго будут. Что делать?

Пров тоже оглядывался по сторонам.

– Идем-ка…

И пошел туда, где чернел поставленный на штапели, но еще не спущенный в «яму» остов недостроенной галеры.

Здесь охраны не было – некого сторожить.

– Сена подтащи, – показал десятник на стожок лошадиного корма, а сам щелкнул огнивом.

Зажегся малый огонек. Слегка разгорелся. Потом пуще. Еще пуще. Красный язык пополз вверх по деревянному ребру, а Пров уже поджигал с другого бока.

Ката бегала к стогу и обратно, подносила сено.

– Хватит! Прячемся!

Прошла еще минута, прежде чем пирующие заметили разгорающееся пламя.

– Караул!!! – завопил тот же голос, что кричал здравицы. – Галера горит! Ребята, туши! Голов нам не сносить!

И зашумели, сорвались, затопали, побежали гурьбой.

– Ай красно! Ай ладно! – залюбовался делом своих рук Пров. – Всю бы ихнюю казенную справу пожечь, вместе с царем и енаралами.

Но Ката уже неслась к «яме», на краю которой не осталось ни одного солдата.

Свесилась, крикнула в кромешную тьму:

– Дедушка! Дедушка! Ты здесь? Это я, Ката!

Стало вдруг очень страшно. Раньше не дозволяла себе думать – а что, если он не сдюжил «ямы» и помер? Пров говорил, что «ямные» дохнут быстрее всех прочих, мало кто выдерживает больше месяца, а тут почти три прошло.

– Дедушка! Ты где? – и слезно задрожал голос.

– Путнику разрешается плакать только от умиления пред красотой мирозданья, – донеслось снизу. – Этому я тебя еще не учил, но запомни.

Подоспевший Пров кинул в черноту пук горящего сена.