Годы - Анни Эрно

Трудно было свыкнуться с тем, что мы вошли в иммиграционное общество. Долгие годы люди не переставали верить, что семьи из Черной Африки и Магриба, скученные на подступах к городам, живут у нас лишь временно и однажды отправятся восвояси вместе со всем своим выводком, оставив после себя шлейф экзотики и сожалений, — как утраченные колонии. Теперь люди знали, что семьи останутся. «Третье поколение» выглядело как новая волна иммиграции, иммиграции внутренней, которая ширилась, окружала города, заполоняла периферийные лицеи, агентства по трудоустройству, северные линии скоростной электрички и 31 декабря — Елисейские Поля. Население опасное, чье существование всегда игнорировалось и постоянно было под присмотром, вплоть до мыслей и устремлений. Оно, ко всеобщей досаде, тяготело к чему-то иному, к Алжиру и Палестине, официально его обозначали как «потомки иммигрантов», а в повседневной жизни — «арабы» и «негры», в смягченной версии — «бёры» и «черные». Программисты, секретарши, охранники — они называли себя французами и это задевало, словно они нацепили орден, который еще не заслужили.

Торговые зоны ширились и множились, залезали в сельскую местность бетонными прямоугольниками, щетинились стендами, которые можно было прочесть даже с шоссе. Места жесткого шопинга, бесстыдного потребления, где акт покупки осуществлялся в своей суровой неприкрытости, бетонные блоки какого-то советского вида, каждый из которых представлял в чудовищном количестве всю наличную массу вещей одной категории: обувь, одежду, инструменты, плюс Макдоналдс детям за хорошее поведение. Рядом гипермаркет разворачивал на две тысячи квадратных метров ряды продуктов питания, представленных в каждой категории дюжиной разных марок. Поход за покупками требовал теперь больше времени и сложностей, особенно у тех, кто пытался вписать месячные траты в одно минимальное пособие. Изобильная западная роскошь давала себя рассмотреть и потрогать в параллельных товарных рядах. В центральном проходе взгляд блуждал и терялся вдали. Но люди редко поднимали головы.

То было место эмоций быстрых и дробных: любопытство, удивление, озадаченность, влечение, отвращение — стремительные стычки желаний и разума. В будние дни — конечный пункт прогулки, повод выйти из дома для пар пенсионного возраста, медленно наполнявших свои тележки. По субботам массово прибывали семьи и бездумно радовались близости вожделенных вещей.

Приобретение вещей (без которых мы будто бы «не могли обойтись») — то радостное, то раздраженное, то легкомысленное, то уныло-покорное — все более составляло вектор жизни. Слушая последнюю песню Сушона «Сентиментальная толпа», мы словно смотрели на себя с расстояния в сто лет так, как увидят нас люди того времени, и с грустью думали, что не можем сопротивляться увлекающему нас потоку.

Однако взбрыкивали перед покупкой какого-нибудь нового приспособления: «Отлично раньше жили и без него», а потом еще разбирать инструкцию, осваивать, но в конце концов решались под давлением окружающих, которые расхваливали его достоинства: «Сама увидишь, это просто другая жизнь», — как будто платили дань за приближение к большей свободе и счастью. Первое использование слегка пугало, потом приходили неведомые ощущения, едва родившись, они исчезали и забывались в привыкании: смятение при звуках сообщений автоответчика, которые можно было накапливать, как вещи, и переслушивать по десять раз; изумление от вида вылезающего из факса листа бумаги с только что написанными словами любви — странное присутствие отсутствующих людей, настолько сильное, что возникало острое чувство вины, если не снимешь трубку и включится автоответчик, и ты застывал в бессмысленном опасении, что при малейшем звуке — там услышат.

Хотя и было заявлено, что «информатизация затронет всех», компьютер заводить не хотелось. Первая вещь, перед которой мы чувствовали свою неполноценность. Мы предоставляли осваивать его другим — и завидовали.