Еретик Жоффруа Валле - Константин Курбатов (1987)

В дни казней палач Люсьен Ледром с раннего утра обычно испытывал душевный подъем и особое, похожее на радость, возбуждение. В черном островерхом колпаке с прорезями для глаз и в красных, облегающих ляжки штанах, он являл собой внушительное зрелище. Впрочем, то состояние Ледрома было, наверное, не радостью. Просто, когда делаешь самое главное в своей работе, а не занимаешься приевшимися будничными мелочами, всегда испытываешь прилив сил. Да плюс к тому дни казней обычно неплохо пополняли бюджет Ледрома. Ведь и сжечь и поработать на плахе топором тоже можно по-разному. Можно, например, поджаривать медленно и с наслаждением. А можно — быстро и предварительно удушив дымом. Не говоря уже о топоре. Особенно при четвертовании. Когда у преступника поочередно отрубаются руки и ноги, а напоследок — голова. Искусство палача может или значительно облегчить страдания осужденного или, напротив, усилить их. И потому издревле повелось, что осужденный, прежде чем опуститься на плаху, кладет в руку палача монету. Дескать я тебя прощаю и даже плачу за работу. Та монета считалась как бы ритуальной. Но так считали люди лишь нищие да наивные. А умные клали в последнюю из прикасающихся к ним рук отнюдь не символ. И тогда топор выбирался самый острый, сталь проходила мимо кости, паузы между взмахами сокращались.

На воткнутых в дрова столбах последний раз проверили состояние еретиков, осужденных на сожжение живыми. Не испустили ли они раньше времени дух, не потеряли ли сознание. Какой интерес жечь их без сознания. Под нос — пузырек, приходи в себя и готовься. Чучело, естественно, не проверяли. Чего его проверять, чучело? Чучело — оно и есть чучело.

А проверили, пощупали бы у чучела живот, как знать, чем обернулось бы сегодняшнее представление. Глядишь, и весь труд наших друзей пошел бы насмарку. И труд, и риск, и денежки.

Денежки, как всегда, платил Раймон Ариньи. Он же разыскал и кому их нужно дать. Склад уголовного суда открылся друзьям без особых трудностей. За соответствующую мзду их пропустили туда, не спрашивая, что им понадобилось. Раймон с Пушем и Пий остались сторожить вход. На этот раз даже не пришлось особенно хорохориться, изображая отчаянную смелость. Нужное им чучело лежало на длинном портновском столе, будто поджидая гостей.

— Вылитый ты, — ткнул пальцем в чучело Клод. — И рост, и осанка, и костюм. Только, по-моему, правый глаз тебе, вот эту пуговицу, пришили несколько выше левого. Ты не считаешь?

— Нет, не считаю, — возразил Базиль. — Вполне симпатичные, умные и проницательные глаза. И вообще весь я крайне симпатичный и умный. Любопытно, внутри у меня так же симпатично, как снаружи?

С этими словами Базиль расстегнул на чучеле камизоль и штаны о-де-шосс. После чего решительно вспорол живот.

В опилки уложили горшочки с порохом. Прореху зашили. Все, что необходимо, застегнули и привели в порядок. Чтобы не осталось никаких следов.

И вот красивое чучело с начинкой висело на столбе.

— Мы, божьим милосердием, парижский прево вместе с советниками, — долетел до друзей нудный голос, — объявляем справедливым приговор, что ты, Базиль Пьер Ксавье Флоко, постыдно, аки блудливый пес, сбежавший от рук правосудия, повинен во многих заблуждениях и преступлениях. Мы решаем и объявляем, что ты, Базиль Пьер Ксавье Флоко, должен сгореть...

По вялому знаку короля над плотным людским морем дружно запели трубы и ударила барабанная дробь.

Палачи поднесли к связкам сухого хвороста у поленниц факелы. Весело занялся и побежал по хворосту огонь. Задымила, попискивая, кора на поленьях. Разом загудели на площади огромные костры.

Позднее многочисленные очевидцы в подробностях рассказывали, как неожиданно разверзлись небеса и оттуда ударил огненный меч. Оглушительный грохот прогремел над Гревской площадью, разметав костер, на котором горело чучело. Удар небесного меча оказался таким сильным, что три человека получили ожоги. А палачу Люсьену Ледрому опалило надо лбом волосы.