Смерть Ахиллеса - Борис Акунин (2000)

Не надо было слушать Бога, надо было убить мальчишку. Ахимас понял это, когда, уже в сумерках, его нагнали двое верховых. Один был в фуражке с синим околышем, за спиной у него сидел казачонок с расплывшимся от кровоподтека лицом.

«Вот он, дядя Кондрат! – закричал казачонок. – Вот он, убивец!»

Ночью Ахимас сидел в холодной и слушал, как урядник Кондрат и стражник Ковальчук решают его судьбу. Ахимас не сказал им ни слова, хотя они допытывались, кто он и откуда, крутили ухо и били его по щекам. В конце концов сочли мальчишку глухонемым и оставили в покое.

«Куда его, Кондрат Пантелеич? – спросил стражник. Он сидел к Ахимасу спиной и что-то ел, запивая из кувшина. – Нешто в город везти? Может, подержать до утра, да выгнать взашей?»

«Я те выгоню, – ответил начальник, сидевший напротив и писавший гусиным пером в книге. – Атаманову сынку чуть макитру не проломил. В Кизляр его надо, звереныша, в тюрьму».

«А не жалко в тюрьму-то? Сам знаешь, Кондрат Пантелеич, каково там мальцам».

«Больше некуда, – сурово сказал урядник. – У нас тутова приютов нету».

«Так в Скировске, вроде, монашки сироток принимают?»

«Только женского полу. В тюрьму его, Ковальчук, в тюрьму. Завтра с утра и отвезешь. Вот бумаги только выправлю».

Но утром Ахимас был уже далеко. Когда урядник ушел, а стражник лег спать и захрапел, Ахимас подтянулся до окошка, протиснулся между двумя толстыми прутьями и спрыгнул на мягкую землю.

Про Скировск ему слышать приходилось – это сорок верст на закат.

Получалось, что Бога все-таки нет.

3

В Скировский монастырский приют Ахимас пришел, переодевшись девочкой – стащил с бельевой веревки ситцевое платье и платок. Главной монахине, к которой надо было обращаться «мать Пелагея», назвался Лией Вельде, беженкой из разоренной горцами деревни Нойесвельт. Вельде – это была его настоящая фамилия, а Лией звали его троюродную сестру, тоже Вельде, противную веснушчатую девчонку с писклявым голосом. Последний раз Ахимас видел ее лежащей навзничь, с рассеченным надвое лицом.

Мать Пелагея погладила немочку по белобрысой стриженой голове, спросила: «Православную веру примешь?»

И Ахимас стал русским, потому что теперь твердо знал, что Бога нет, молитвы – глупость, а значит, русская вера ничем не хуже отцовской.

В приюте ему понравилось. Кормили два раза в день, спали в настоящих кроватях. Только много молились и подол платья все время застревал между ногами.

На второй день к Ахимасу подошла девочка с тонким личиком и большими зелеными глазами. Ее звали Женя, родителей у нее тоже убили разбойники, только давно, еще прошлой осенью. «Какие у тебя, Лия, глаза прозрачные. Как вода», – сказала она. Ахимас удивился – обычно его слишком светлые глаза казались людям неприятными. Вот и урядник, когда бил, все повторял «чухна белоглазая».

Девочка Женя ходила за Ахимасом по пятам, где он, там и она. На четвертый день она застигла Ахимаса, когда он, задрав подол, мочился за сараем.

Выходило, что придется бежать, только непонятно было куда. Он решил подождать, пока выгонят, но его не выгнали. Женя никому не сказала.

На шестой день, в субботу, надо было идти в баню. Утром Женя подошла и шепнула: «Не ходи, скажи, что у тебя краски». «Какие краски?» – не понял Ахимас. «Это когда в баню нельзя, потому что из тебя кровь течет и нечисто. У некоторых наших девчонок уже бывает. У Кати, у Сони, – объяснила она, назвав двух самых старших воспитанниц. – Мать Пелагея проверять не будет, она брезгует». Ахимас так и сделал. Монашки удивились, что так рано, но в баню разрешили не ходить. Вечером он сказал Жене: «В следующую субботу уйду». По ее лицу потекли слезы. Она сказала: «Тебе нужно будет хлеба в дорогу».

Теперь она свой хлеб не ела, а потихоньку отдавала Ахимасу, и он складывал краюхи в мешок.