Правда о деле Гарри Квеберта - Жоэль Диккер (2014)

— Это я. Я напечатал их целую стопку на пишущей машинке своей секретарши, на перчаточной фабрике в Конкорде. «Я знаю, что ты сделал с этой девочкой 15 лет. И скоро весь город узнает». Письма я хранил в машине, в бардачке. И каждый раз, встретив Гарри в городе, мчался в Гусиную бухту и оставлял письмо.

— Но зачем?

— Для очистки совести. Жена без конца повторяла, что виновен он, и я думал, что это вполне возможно. И что если я буду его изводить и пугать, он в конце концов выдаст себя. Это продолжалось несколько месяцев. А потом я бросил.

— А что вас заставило бросить?

— Его печаль. После того как она пропала, он был такой грустный… Просто другой человек. Я сказал себе, что это не может быть он. Ну и перестал.

Я сидел в полном изумлении. И на всякий случай спросил:

— Скажите, мистер Куинн, это, случайно, не вы подожгли Гусиную бухту?

Он улыбнулся: мой вопрос его почти позабавил.

— Нет. Вы классный парень, мистер Гольдман, я бы вам такого не сделал. Не знаю, кто тот больной на голову, кто это сотворил.

Мы допили пиво.

— Значит, вы в итоге не развелись, — заметил я. — А с вашей женой все уладилось? Я имею в виду, после того как вы нашли в сейфе все эти сувениры и ее дневник?

— Все стало только хуже, мистер Гольдман. Она по-прежнему все время меня шпыняла и ни разу не сказала, что меня любит. Ни разу. За те месяцы, а потом и годы, что прошли с тех пор, я часто одурял ее снотворным, чтобы читать и перечитывать ее дневник и оплакивать наши воспоминания в надежде, что однажды все образуется. Надеяться, что однажды все образуется, — наверно, это и есть любовь.

Я кивнул в знак согласия:

— Наверно.

В своем номере я с удвоенной силой принялся за книгу. Я описал, как пятнадцатилетняя Нола Келлерган сделала все, чтобы защитить Гарри. Как она подставляла и компрометировала себя, чтобы он мог оставаться в Гусиной бухте и писать, чтобы его никто не беспокоил. Как она постепенно стала музой и хранительницей его шедевра. Как ей удалось создать вокруг него своего рода защитный колпак, чтобы он мог сосредоточиться на работе и произвести на свет лучшее творение своей жизни. И пока я писал, я ловил себя на мысли, что Нола Келлерган была той исключительной женщиной, о какой, безусловно, мечтают все писатели на свете. Однажды под вечер мне из Нью-Йорка позвонила Дениза, с редкостной старательностью и самоотдачей правившая мой текст; она сказала:

— Маркус, по-моему, я плачу.

— Это почему? — удивился я.

— Из-за этой девочки, из-за Нолы. По-моему, я ее тоже люблю.

Я улыбнулся и ответил:

— По-моему, ее все любили, Дениза. Все на свете.

А потом, через два дня, то есть 3 августа, раздался звонок от Гэхаловуда. Он был в крайнем возбуждении.

— Писатель! — завопил он. — У меня результаты экспертизы! Черт подери, вы не поверите своим ушам! Почерк на рукописи — это Лютер Калеб! Никаких сомнений. Мы нашли убийцу, Маркус. Мы его нашли!

7. После Нолы

— Берегите любовь, Маркус. Пусть она будет вашей самой прекрасной победой, вашим единственным устремлением. Когда уходят люди, после них приходят другие. После книг будут другие книги. После славы — другая слава. После денег — еще деньги. Но после любви, Маркус, после любви остается только соль высохших слез.

Жизнь после Нолы была уже не жизнь. Все говорили, что после ее исчезновения всю Аврору долгие месяцы неотступно преследовал страх; город медленно погружался в депрессию.