Правда о деле Гарри Квеберта - Жоэль Диккер (2014)

«Я люблю его. Я не хочу, чтобы у него были неприятности. Он написал эти слова потому, что я хотела покончить с собой. Это моя вина, я не должна была пытаться себя убить. Я люблю его, он — все, что у меня есть, все, о чем я только могла мечтать». И у нас завязался разговор о любви. «То есть ты хочешь сказать, что у вас с Гарри Квебертом…» — «Мы любим друг друга!» — «Любите? Да что ты мне тут рассказываешь! Ты не можешь его любить!» — «Почему?» — «Потому что он для тебя слишком стар». — «Возраст не имеет значения!» — «Еще как имеет!» — «Значит, не должен иметь!» — «Ну уж нет, девушкам в твои годы вовсе ни к чему иметь дело с мужчиной его возраста». — «Я люблю его!» — «Не говори ерунды и ешь свою картошку!» — «Но, мистер Куинн, если я его потеряю, я потеряю все!» Я не верил своим глазам, мистер Гольдман: эта девочка была безумно влюблена в Гарри. И чувств, какие она испытывала, я сам никогда не знал или не помнил, чтобы я когда-нибудь питал такие чувства к своей жене. И в эту минуту, благодаря этой девочке пятнадцати лет, я понял, что, наверно, так и не узнал любви. Что многие люди точно никогда не знали любви. Что они, по сути, довольствовались хорошими отношениями, прятались в убожестве своей комфортной жизни и проходили мимо невероятных, волшебных ощущений, которыми, быть может, только и оправдано наше существование на земле. У меня есть племянник, он из Бостона, работает в банке: денег у него куры не клюют, женат, трое детей, чудесная жена и красивая тачка. Не жизнь, а сказка, чего там. И вот однажды он приходит домой и говорит жене, что уходит, что он нашел любовь — студентку из Гарварда, которая ему в дочери годится, познакомился с ней на какой-то лекции. Все говорят, что он сбрендил, пытается найти с этой девушкой вторую молодость, а я вот думаю, он просто встретил любовь. Люди считают, что любят друг друга, ну и женятся. А потом, в один прекрасный день, сами того не желая и не сознавая, открывают для себя любовь. И это как удар под дых. Как будто водород взаимодействует с воздухом — невероятный, ослепительный взрыв, который сметает все. Тридцать лет несчастливого брака разом разлетаются, словно вдруг закипел и взорвался гигантский отстойник и всех вокруг забрызгал. Все эти кризисы сорокалетних, седина в бороду — бес в ребро, это просто люди, которые слишком поздно понимают значение любви, и от этого у них вся жизнь идет под откос.

— Так что вы сделали? — спросил я.

— Для Нолы? Я отказался. Сказал, что не желаю ввязываться в эту историю и что в любом случае не могу выполнить ее просьбу. Что листок лежит в сейфе, а единственный ключ, которым он открывается, висит днем и ночью на шее жены. Гиблое дело. Она умоляла, говорила, что, если листок попадет в руки полиции, у Гарри будут серьезные проблемы, его карьера рухнет, его, возможно, посадят в тюрьму, а ведь он ничего плохого не сделал. До сих пор помню ее горящие глаза, выражение лица, жесты… в ней было какое-то великолепное исступление. Помню, она сказала: «Они все испортят, мистер Куинн! Люди в этом городе совершенно ненормальные! Мне это напоминает одну пьесу Артура Миллера, про салемских ведьм. Вы читали Миллера?» В глазах у нее стояли слезы, как маленькие жемчужинки, вот-вот прольются и покатятся по щекам. Я читал Миллера. Я помнил, какой поднялся шум, когда была премьера на Бродвее. Как раз незадолго до казни супругов Розенберг. Была пятница, как сейчас помню. Меня потом сколько дней трясло, ведь у Розенбергов были дети чуть постарше Дженни, и я все думал, а что бы с ней было, если бы меня тоже казнили. И так радовался, что я не коммунист…

— А почему Нола пришла именно к вам?

— Наверно, воображала, что у меня есть доступ к сейфу. Ничего подобного. Я же говорю, ключ был только у жены, и ни у кого другого. Она его повесила на цепочку и хранила как зеницу ока, у себя между грудей. А мне уже давно к ее грудям был путь заказан.

— И что дальше?