Последняя рукопись - Франк Тилье (2019)

Лин тщетно копалась в глубинах памяти – образы не возникали, зато страдание – да, оно присутствовало, оно всегда было с ней, записанное водяными знаками на темном фоне ее воспоминаний. Она забыла о трагедии, зато помнила молчание своих родителей, их мрачные взгляды в ответ на ее вопрос о том, почему подруга больше не посещает лицей и не хочет с ней видеться. Теперь она понимала свою тревогу, когда заходила речь о том, чтобы отправиться на какой-нибудь праздник или в места большого скопления народа… И много о чем еще… А правда открылась только сейчас, спустя четверть века, в самый разгар худшего периода ее жизни.

В кухне появился Жюлиан и вопросительно уставился на нее. Лин быстро проговорила в трубку:

– Мне придется с тобой попрощаться. Спасибо за все.

Она резко разъединилась, больше всего на свете ей хотелось разрыдаться от тоски, но она сдержалась, потому что так надо, потому что это не объяснишь. Лин схватила стакан, одним глотком осушила его и сразу налила еще.

Девяносто первый… Год выхода книги Мишеля Иствуда. Значит, она ее читала, но роман тоже оказался в пузыре амнезии, стерся из ее памяти так же, как изнасилование Барбары. Недоступный, но не совсем исчезнувший, просто запертый на ключ.

Значит, ее память, как и у Жюлиана, тоже сломана, но по-другому, и наверняка именно это мерзкое воспоминание, от которого Лин избавило собственное подсознание, сделало из нее того писателя, которым она стала.

Ее успех родился из ужаса одной ночи.

Жюлиан забрал у нее из рук стакан:

– Что случилось?

Если она ничего не предпримет, то сейчас рухнет. И тогда она обняла его с захватившим все ее существо страстным желанием любить, отдавать, отдаваться. А он, ее муж, ее Жюлиан, пусть подхватит ее свет, пока она будет хранить в себе черноту, как делала всегда, потому что такова ее участь: постоянно скрываться за псевдонимом, быть другой, странным двойником, зеркалом-обманкой, не отражающим реальности.

«Прости меня… Барбара…»

И чувства закружились в хороводе, увлекая ее. В глазах Лин словно взрывались цветочные лепестки, от гудения крыльев за спиной трепетали все ее мышцы. И ее опалил огонь желания, он ошеломил ее, словно внезапно забивший гейзер, прогнал прочь мрачные мысли и оставил лишь обжигающую горячность второго рождения: это, несмотря на бушующие вокруг бури, призраки и вихри, зарождалась новая жизнь четы.

И когда под яростное завывание ветра в черепице и наперекор набрасывающейся на стены водяной пыли Жюлиан понес ее к постели, Лин не переставала целовать его, словно стараясь наверстать упущенное время, долгие месяцы воздержания, страдания и раздоров. Она ощущала жар его тела, биение крови в артериях, наэлектризованные нервы под кожей. И когда он вошел в нее, это не было воскрешением их отношений, все случилось под влиянием инстинкта и очень быстро – из-за дефицита, того самого дефицита, который заставляет нас спешить, убыстряет секунды и сокращает минуты.

Была ли в этом память любви? Жюлиан утратил свою былую нежность, свои бережные движения, свои особенные ласки. Она ждала, что он будет покусывать ей уши, груди. Но ни времени, ни воспоминаний – только это разрушительное возвратно-поступательное движение, его худая грудь, прильнувшая к ней, их пылающие тела.

И среди ярких вспышек в мозгу перед ее глазами закружились лица: Сара, Барбара, Роксана, Джордано. Она поймала это последнее раздувшееся лицо, этот опухший правый глаз и больше уже не отпускала. Кончая, она представляла себе их пленника в том подземелье. Пусть он сдохнет, пусть сдохнет этот мерзавец, от голода и жажды, от холода и боли. Да, этот зверь любит боль, но он будет страдать – голосок внутри Лин обещал проследить, чтобы так и было. И тогда она зарычала от ярости, смешанной с наслаждением, она издала этот странный звук, и Жюлиан тоже зарычал, впившись зубами в ее плечо. Он содрогался, как новорожденный, вцепившийся в материнский сосок.