Левиафан - Борис Акунин (2006)

Из особняка мы съехали сразу же после получения горестного известия. Сначала в дорогой отель, потом в гостиницу попроще, потом в меблированные комнаты. Слуг становилось все меньше, и в конце концов мы остались вдвоем. Мать никогда не была практичной – нив годы своей бурной юности, ни позднее. Драгоценностей, которые она захватила с собой в Европу, хватило на два-три года, после чего мы впали в настоящую нужду. Я ходил в обычную школу, где меня били и звали «черномазым». Такая жизнь научила меня скрытности и злопамятности. Я вел тайный дневник, в который записывал имена своих обидчиков, чтобы отомстить каждому из них, когда подвернется удобный случай. И рано или поздно случай непременно подворачивался. Одного из врагов своего несчастного отрочества я повстречал в Нью-Йорке много лет спустя. Он не узнал меня – к тому времени я сменил фамилию и стал совсем непохож на тощего затравленного «индюшку», как дразнили меня в школе. Я подстерег старого знакомца вечером, когда он пьяный возвращался из кабака. Я представился ему своим прежним именем и оборвал его удивленный возглас ударом складного ножа в правый глаз – этому приему я научился в притонах Александрии. Признаюсь в этом убийстве, потому что оно вряд ли отяготит мою участь еще более.

– Это уж точно, – подтвердил Бульдог. – Тут уж все равно – трупом больше, трупом меньше.

Когда мне было тринадцать лет, мы переехали из Парижа в Марсель, потому что там дешевле жить и потому что у матери там были родственники. Шестнадцати лет, совершив проступок, о котором мне не хочется вспоминать, я сбежал из дому и завербовался юнгой на шхуну. Два года плавал по Средиземноморью. Это был тяжелый, но полезный опыт. Я стал сильным, безжалостным и гибким. Впоследствии это позволило мне стать первым из курсантов марсельской Эколь Маритим. Я окончил училище с медалью и с тех пор плавал на самых лучших кораблях французского торгового флота. Когда в конце прошлого года был объявлен конкурс на должность первого лейтенанта суперпарохода «Левиафан», мой послужной список и отличные рекомендации обеспечили мне победу. Но к тому времени у меня уже появилась Цель.

Гош взял второй лист и предупредил:

– Вот оно начинается, самое интересное.

В детстве меня учили арабскому, но учителя были слишком снисходительны к наследному принцу и научился я немногому. Позднее, когда мы с матерью оказались во Франции, уроки вовсе прекратились, и я быстро забыл то немногое, что знал. Долгие годы Коран с отцовскими пометками казался мне волшебной книгой, в магической вязи которой простому смертному ни за что не разобраться. Как потом благодарил я судьбу за то, что не попросил какого-нибудь знатока арабского прочесть письмена на полях!

Нет, я во что бы то ни стало должен был проникнуть в эту тайну сам. Я вновь занялся арабским, когда плавал в Магриб и Левант. Понемногу Коран начинал разговаривать со мной голосом моего отца. Но прошли долгие годы, прежде чем рукописные заметки – цветистые изречения мудрецов, обрывки стихов и житейские советы любящего отца сыну – намекнули мне, что заключают в себе некий шифр. Если прочесть записи в определенной последовательности, они обретали смысл точной и подробной инструкции, но понять это мог только тот, кто изучил пометки наизусть, много думал над ними и запечатлел их в памяти своего сердца. Дольше всего бился я над строчкой из неведомого мне стихотворения:

Платок, отцовской кровью обагренный,

Посланец смерти принесет тебе.