Турецкий гамбит - Борис Акунин (2000)

Варя бесилась от сознания своей беспомощности. Днем ходила по лагерю, смотрела в оба – не обнаружится ли что-нибудь подозрительное. Подозрительное не обнаруживалось, и, устав, Варя шла в палатку к Эрасту Петровичу, чтобы расшевелить его и побудить к действию. В берлоге титулярного советника царил поистине ужасающий беспорядок: повсюду валялись книги, трехверстные карты, плетеные бутылки из-под болгарского вина, одежда, пушечные ядра, очевидно, использовавшиеся в качестве гирь. Однажды Варя, не заметив, села на тарелку с холодным пловом, которая почему-то оказалась на стуле, страшно рассердилась и потом никак не могла застирать жирное пятно на своем единственном приличном платье.

Вечером 7 июля полковник Лукан устроил в пресс-клубе (так на английский манер стали называть журналистский шатер) вечеринку по поводу дня своего рождения. По этому случаю из Букарешта доставили три ящика шампанского, причем именинник утверждал, что заплатил по тридцать франков за бутылку. Деньги были потрачены впустую – про виновника торжества очень быстро забыли, потому что истинным героем дня нынче был д'Эвре.

Утром, вооружившись выигранным у посрамленного Маклафлина цейсовским биноклем (Фандорин, между прочим, за свою несчастную сотню получил целую тысячу – и все благодаря Варе), француз совершил дерзкую экспедицию: в одиночку съездил в Плевну, под прикрытием корреспондентской повязки проник на передовой рубеж противника и даже умудрился взять интервью у турецкого полковника.

– Мсье Перепелкин любезно объяснил мне, как лучше всего подобраться к городу, не угодив под пулю, – рассказывал окруженный восторженными слушателями д'Эвре. – Это и в самом деле оказалось совсем несложно – турки и дозоров-то толком выставить не удосужились. Первого аскера я повстречал только на окраине. «Что вылупился? – кричу. – Веди меня скорей к самому главному начальнику». На Востоке, господа, самое главное – держаться падишахом. Если орешь и ругаешься, стало быть, имеешь на это право. Приводят меня к полковнику. Звать Али-бей – красная феска, черная бородища, на груди значок Сен-Сира. Отлично, думаю, прекрасная Франция меня выручит. Так и так, говорю. Парижская пресса. Волей судеб заброшен в русский лагерь, а там скучища смертная, никакой экзотики – одно пьянство. Не откажет ли почтенный Али-бей дать интервью для парижской публики? Не отказал. Сидим, пьем прохладный шербет. Мой Али-бей спрашивает: «Сохранилось ли то чудесное кафе на углу бульвара Распай и рю-де-Севр?» Я, честно говоря, понятия не имею, сохранилось оно или нет, ибо давно не был в Париже, однако говорю: «Как же, и процветает лучше прежнего». Поговорили о бульварах, о канкане, о кокотках. Полковник совсем растрогался, борода распушилась – а бородища знатная, просто маршал де Ре – и вздыхает: «Нет, вот закончится эта проклятая война, и в Париж, в Париж». «Скоро ль она закончится, эфенди?» «Скоро, – говорит Али-бей. – Очень скоро. Вот вышибут русские меня с моими несчастными тремя таборами из Плевны, и можно будет ставить точку. Дорога откроется до самой Софии». «Ай-я-яй, – сокрушаюсь я. – Вы смелый человек, Али-бей. С тремя батальонами против всей русской армии! Я непременно напишу об этом в свою газету. Но где же славный Осман Нури-паша со своим корпусом?» Полковник феску снял, рукой махнул: «Обещал завтра быть. Только не поспеет – дороги плохи. Послезавтра к вечеру – самое раннее». В общем, посидели славно. И про Константинополь поговорили, и про Александрию. Насилу вырвался – полковник уж приказал барана резать. По совету monsieur Perepyolkin я ознакомил со своим интервью штаб великого князя. Там мою беседу с почтенным Али-беем сочли интересной, – скромно закончил корреспондент. – Полагаю, завтра же турецкого полковника ожидает небольшой сюрприз.

– Ох, Эвре, отчаянная голова! – налетел на француза Соболев, раскрыв генеральские объятья. – Истинный галл! Дай поцелую!