Турецкий гамбит - Борис Акунин (2000)

Варя вышла наружу полюбоваться закатом и насладиться прохладой, а когда снова вернулась в шатер, шахматы были уже убраны, и разговор шел не более и не менее, как о взаимоотношениях человека с Богом.

– Здесь не может быть никакого взаимоуважения, – горячо говорил Маклафлин, очевидно отвечая на реплику д'Эвре. – Отношения человека со Всевышним построены на заведомом признании неравенства. Не приходит же в голову детям претендовать на равенство с родителями! Ребенок безоговорочно признает превосходство родителя, свою зависимость от него, чувствует к нему благоговение и потому послушен – для своего же блага.

– Позволю себе воспользоваться вашей же метафорой, – улыбнулся француз, затянувшись из турецкого чубука. – Все это справедливо лишь для маленьких детей. Когда же ребенок подрастает, он неминуемо ставит под сомнение авторитет родителя, хотя тот все равно еще неизмеримо мудрее и могущественнее. Это естественно, здорово, без этого человек навсегда останется малюткой. Тот же период сейчас переживает и подросшее человечество. Потом, когда человечество повзрослеет еще больше, между ним и Богом непременно установятся новые отношения, основанные на равенстве и взаимоуважении. А когда-нибудь дитя повзрослеет настолько, что родитель ему станет и вовсе не нужен.

– Браво, д'Эвре, вы говорите так же гладко, как пишете, – воскликнул Петя. – Да только все дело в том, что никакого Бога нет, а есть материя и еще элементарные принципы порядочности. Вам же советую из вашей концепции сделать фельетон для «Ревю паризьен» – отличная тема.

– Чтобы написать хороший фельетон, тема не нужна, – заявил француз. – Надо просто уметь хорошо писать.

– Ну уж тут вы загнули, – возмутился Маклафлин.

– Без темы даже у такого словесного эквилибриста, как вы, ничего путного не выйдет.

– Назовите любой предмет, хоть бы даже самый тривиальный, и я напишу про него статью, которую моя газета с удовольствием напечатает, – протянул руку д'Эвре. – Пари? Мое испанское седло против вашего цейсовского бинокля.

Все необычайно оживились.

– Ставлю двести рублей на д'Эвре! – объявил Соболев.

– На любую тему? – медленно повторил ирландец.

– Так-таки на любую?

– Абсолютно. Хоть вон про ту муху, что сидит на усе у полковника Лукана.

Румын поспешно отряхнул усы и сказал:

– Ставлю триста за мсье Маклафлина. Но какой взять предмет?

– Да вот хотя бы ваши старые сапоги. – Маклафлин ткнул пальцем на запыленные юфтевые сапоги француза. – Попробуйте-ка написать про них так, чтобы парижская публика читала и восторгалась.

Соболев вскинул ладони:

– Пока не ударили по рукам, я пас. Старые сапоги – это уж чересчур.

В результате на ирландца поставили тысячу, а желающих поставить на француза не отыскалось. Варе стало жаль бедного д'Эвре, но денег ни у нее, ни у Пети не было. Подойдя к Фандорину, все листавшему страницы с турецкими каракулями, она сердито прошептала:

– Ну что же вы! Поставьте на него. Что вам стоит! Наверняка ведь получили от своего сатрапа какие-нибудь серебреники. Я вам потом отдам.

Эраст Петрович поморщился и скучным голосом сказал:

– Сто рублей на м-мсье д'Эвре. – И снова углубился в чтение.

– Итого, десять к одному, – резюмировал Лукан. – Господа, выигрыш небольшой, но верный.

В этот миг в шатер стремительно вошел Варин знакомец – капитан Перепелкин. Его было не узнать: мундир с иголочки, сапоги сияют, на глазу импозантная черная повязка (видно, синяк еще не прошел), голова обвязана белым бинтом.

– Ваше превосходительство, господа, я только что от барона Криденера! – солидно объявил капитан. – Имею важное сообщение для прессы. Можете записать – генерального штаба капитан Перепелкин, оперативный отдел. Пе-ре-пел-кин. Никополь взят штурмом! Мы захватили в плен двух пашей и шесть тысяч солдат! Наши потери – сущий пустяк. Победа, господа!