Статский советник - Борис Акунин (2007)

Вошел длинный, узкий господин совсем еще небольших лет. Смушковый картуз, английское пальто, в руке желтый портфель. Что в первый же миг приковывало и не желало отпускать взгляд — лицо: сжатый в висках продолговатый череп, ястребиный нос, скошенный подбородок, светлые волосы, черные подвижные глаза. Некрасивое, пожалуй, даже уродливое, лицо обладало редким свойством — поначалу вызывало неприязнь, однако сильно выигрывало от долгого разглядывания.

А разглядывали вновь прибывшего долго. Сверчинский, Бурляев, Смольянинов и Зубцов вскочили, причем двое последних даже вытянулись в струнку. Эраст Петрович как старший по чину остался сидеть.

Человек с интересным лицом постоял в дверях, в свою очередь, рассматривая москвичей, и после паузы вдруг громко, торжественно сказал:

— Приехавший по именному повелению из Петербурга чиновник требует вас сей же час к себе, — и, рассмеявшись, поправился: — Вернее, прибыл к вам сам и требует только одного — чашки крепкого кофе. Знаете ли, господа, совершенно не могу спать в поезде. От сотрясения вагона мозги в голове ерзают, не дают отключиться мыслительному процессу. Вы, разумеется, господин Фандорин, — слегка поклонился гость статскому советнику. — Много наслышан. Рад работать вместе. Вы — Сверчинский. Вы — Бурляев. А вы? — вопросительно взглянул он на Смольянинова и Зубцова.

Те представились, причем на последнего приезжий взглянул с особенным вниманием.

— Ну как же, Сергей Витальевич, знаю. Читал ваши докладные записки. Дельно.

Зубцов порозовел.

— Судя по вниманию, которое оказали моей персоне ваши филеры на вокзале, я опознан. Но все же: Пожарский, Глеб Георгиевич, прошу любить и жаловать. У нас в роду уже триста лет старшие сыновья сплошь Глебы и Георгии — в честь святого Глеба Муромского и Георгия Победоносца, наших покровителей. Что называется, традиция, освященная веками. Итак. Господин министр поручил мне лично возглавить расследование по делу об убийстве генерал-адъютанта Храпова. От нас, господа, ждут быстрых результатов. Понадобится исключительное усердие, особенно с вашей стороны, — со значением подчеркнул Пожарский последние слова и сделал паузу, чтобы москвичи в должной степени осознали смысл. — Время, господа, время дорого. Вчера ночью, когда пришла ваша телеграмма, я на счастье был у себя в кабинете. Собрал вот этот портфельчик, схватил чемодан — он у меня всегда готов на случай неожиданных отъездов — и на поезд. Сейчас десять минут пью кофе и одновременно слушаю ваши соображения. Потом поболтаем с арестованным.

Такого допроса Эрасту Петровичу видеть еще не приходилось.

— Что это он у вас прикрученный сидит, будто на электрическом стуле? — удивился князь, когда вошли в комнату для допросов. — Слыхали про новейшее американское изобретение? Вот сюда и сюда (он ткнул сидящему в запястье и затылок) подсоединяют электроды и пропускают ток. Просто и эффективно.

— Пугать изволите? — нагло улыбнулся скованный, обнажив щербатый рот. — Напрасно. Я пыток не боюсь.

— Помилуйте, — удивился Пожарский. — Какие пытки? Мы ведь в России, а не в Китае. Велите развязать, Петр Иванович. Что за азиатчина, право.

— Отчаянный субъект, — предупредил Бурляев. — Может броситься.

Князь пожал плечами:

— Нас тут шестеро, и все исключительно крепкой комплекции. Пускай бросается.

Пока отцепляли ремешки, петербуржец с любопытством рассматривал пойманного террориста. И вдруг с чувством сказал:

— Боже мой, Николай Иосифович, вы даже не представляете, до чего я рад вас видеть. Познакомьтесь, господа. Перед вами Николай Селезнев собственной персоной, неустрашимый герой революции. Тот самый, что прошлым летом застрелил полковника фон Бока, а потом с пальбой и взрывами сбежал из тюремной кареты. Я его из вашего описания сразу опознал. Схватил досье — и в дорогу. Ради милого дружка шестьсот верст не околица.