Статский советник - Борис Акунин (2007)

— Фролушка, вот тут поправь, — генерал-губернатор встал перед зеркалом, повертел головой и указал на неровно сидевший каштановый паричок. — Мне, Эраст Петрович, конечно, Храпова не простят. Получил от его величества очень холодное письмо, так что не сегодня-завтра попросят со двора вон. А все-таки очень хотелось бы напоследок камарилье нос утереть. Сунуть им под нос раскрытое дельце: нате, жрите и помните Долгорукого. А, Эраст Петрович?

Статский советник вздохнул:

— Не могу обещать, Владимир Андреевич. Руки связаны. Но п-попробую.

— Да, понимаю…

Князь направился к дверям, что вели в залу.

— Что гости? Собрались?

Двери распахнулись как бы сами собой. На пороге Долгорукой остановился, чтобы у присутствующих было время обратить внимание на выход хозяина и должным образом подготовиться.

Окинув взглядом собрание, князь встрепенулся:

— Кто это там в алом? Которая единственная спиной стоит?

— Это моя знакомая, Эсфирь Авессаломовна Литвинова, — печально ответил чиновник. — Вы же сами просили…

Долгорукой прищурил дальнозоркие глаза, пожевал губами.

— Фрол, голубчик, слетай-ка в банкетную и поменяй карточки на столе. Пересади губернатора с супругой подальше, а Эраста Петровича и его даму перемести, чтобы были справа от меня.

— Как-как? В морду? — недоверчиво переспросил генерал-губернатор и вдруг быстро-быстро захлопал глазами — только сейчас разглядел, как у соседки расходятся края выреза на платье.

На верхнем конце стола, где сидели самые именитые из приглашенных, от нехорошего слова стало очень тихо.

— Ну да, в морду, — громко повторила Эсфирь глуховатому старичку. — Директор гимназии сказал: «С таким поведением, Литвинова, я не стану вас держать ни за какие жидовские серебреники». Я и влепила ему в морду. А вы бы как поступили на моем месте?

— Да, в самом деле, выхода не было, — признал Долгорукой и заинтересованно спросил. — Ну, а он что?

— А ничего. Выгнал с волчьим билетом, доучивалась дома.

Эсфирь сидела между князем и Эрастом Петровичем, успевая и отдавать должное знаменитым рассыпчатым блинам, и оживленно болтать с московским властедержателем.

Собственно, в беседе участвовали только двое — его сиятельство и экстравагантная гостья. Все прочие, находившиеся в зоне слышимости, не раскрывали рта, а несчастный статский советник и вовсе окаменел.

Женская чувственность, рабочий вопрос, вредность нижнего белья, черта оседлости — вот лишь некоторые из тем, которые успела затронуть мадемуазель Литвинова за три первые смены блюд. Когда она отлучилась, не преминув сообщить, куда именно отправляется, Владимир Андреевич в полном восторге прошептал Фандорину: «Elle est ravissante, votre elue».[2] Но и Эсфирь, в свою очередь, обернувшись к Эрасту Петровичу, отозвалась о князе одобрительно:

— Милый старичок. И что его наши так ругают?

На шестой перемене блинов, когда после севрюжки, стерляжьего паштета и икорок внесли фрукты, меды и варенья, в дальнем конце банкетной залы появился дежурный адъютант. Позвякивая аксельбантами, он на цыпочках побежал через все длинное помещение, и пробежка не осталась незамеченной. По отчаянному лицу офицера было видно, что стряслось нечто из ряда вон выходящее. Гости заоборачивались, провожая гонца взглядами, и лишь генерал-губернатор пребывал в неведении, шепча что-то на ухо Эсфири Авессаломовне.

— Щекотно, — сказала она, отодвигаясь от его пушистых крашеных усов, и с любопытством уставилась на адъютанта.

— Ваше сиятельство, чрезвычайное происшествие, — тяжело дыша, доложил капитан.

Он старался говорить тихо, но в наступившей тишине слова разносились далеко.

— А? Что такое? — спросил еще недоулыбавшийся Долгорукой. — Какое такое происшествие?