Внук сотника - Евгений Красницкий (2016)

В тот день – самый обыкновенный, ничем в череде других таких же дней не выделяющийся, дед в положенное время развел костерок и принялся кашеварить. Так уж почему-то получилось, что соль оказалась у Мишки, а что-то еще – то ли сало, то ли лук – у Немого. Дед подозвал обоих к себе, они протянули, не слезая с коней, требуемые продукты, и тут появился Чиф. По обыкновению благоухающий навозом и несущий в зубах не то крысу, не то еще какого-то мелкого зверька, вероятно, предназначенного стать его долей в общий котел.

«Трое в лодке, не считая собаки. Ирландское рагу».

Мысль ударила, словно электрический разряд. И вовсе не похож был Чиф на фокстерьера Монморанси из книги английского писателя, но почти дословное воспроизведение ситуации, описанной Джеромом Клапкой Джеромом, стало, тем не менее, ростком, из которого начало стремительно вырастать дерево воспоминаний.

«Я, Ратников Михаил Андреевич, проживающий: Санкт-Петербург, улица… Мама моя! Получилось! Я живой, я молод, я свободен! Впереди целая жизнь…»

– Михайла, ты чего? Андрюха, лови его, падает!

Очнулся Мишка уже на земле, от того, что Немой плескал ему на лицо воду, а Чиф ее тут же слизывал. Все-таки эмоциональный всплеск оказался очень мощным, и детский организм благоразумно отключил сознание, ставшее на какой-то момент настоящим вулканом страстей, как бы банально это определение не звучало.

Дед, сначала решивший, что вернулась непонятная внукова болезнь, потом пересмотревший диагноз в сторону «солнцем голову напекло», заставил Мишку часа два пролежать в тенечке, а по пути домой все время поглядывал, не собирается ли внучек снова сковырнуться с конской спины на грешную землю.

Двухчасовое лежание в тенечке действительно помогло: эмоции кое-как удалось пригасить, но мысли… Мысли с этого дня стали одолевать «новорожденного» постоянно. Так и появилась привычка к внутренним монологам или диалогам с язвительным собеседником, иронично обращающимся к Мишке «сэр Майкл».

Впрочем, поначалу впадать в особую задумчивость новое тело не давало. Детский организм требовал движения, крика, впечатлений – всего того, что так раздражает порой взрослых в детском поведении, но что совершенно необходимо для нормального развития. Зачастую Мишка легко побеждал Михаила Андреевича Ратникова, и тот на некоторое время как бы засыпал. Но зато, когда выпадала спокойная минутка, мысли, отнюдь не детские, начинали литься, захватывая сознание безраздельно.

Максим Леонидович оказался прав: адаптация удалась стопроцентно. Дом был действительно родным домом, мать – матерью, язык двенадцатого века – родным языком, привычным и понятным. Даже быт, коренным образом отличный и менее комфортный, не порождал никаких проблем.

Временной зазор между «вселением» и «осознанием» сыграл роль своеобразного психологического демпфера. Не будь его, еще неизвестно, как бы принял человек ХХ века необходимость есть вместо картошки репу, пользоваться вместо (пардон) туалетной бумаги мхом и мыть голову печной золой. А так Мишку нисколько не удивляло и не шокировало то, что сарафаном называется мужская верхняя одежда, что женщины используют для стирки куриный помет, что спать приходится вповалку на полатях, что в жаркую погоду мужчины, пренебрегая штанами, щеголяют в одних долгополых льняных рубахах.

Оказалось, что не является предосудительным называть вслух своими именами мужские и женские гениталии (они еще не стали ругательными), слова «змей» и «гад» поменялись местами (змей – ругательство, а гад – обобщенное именование пресмыкающихся и земноводных), слово «дядька» обозначает не родственника, а наставника или просто нестарого, но уважаемого человека.

Любой взрослый (вовсе даже и не родственник) запросто может отпустить пацану подзатыльник или пинок (за провинность или просто так – чтоб под ногами не вертелся), и это не считается непедагогичным. А за серьезный проступок могут (вздрогните, господа гуманисты!) выпороть и плетью.