Вот оно! Вот та идея, что родилась у меня, но потонула в мути измученного болью сознания. Я чуть не подпрыгнул. Но, это даже хорошо, что не я предложил эту идею – проще будет её критически оценивать, избегая поспешности и ошибок. Самого себя критиковать – прямой путь к шизофрении. Так, незаметно, и зашипишь: «Моя прелес-с-сть!»

Итак, план составлен, ответственные назначены, сроки определены – завтра на закате, началась подготовка. Как определил со смехом разжалованный капитан, тоже приглашённый на совет (что бы я не говорил – самый старший из нас всех по званию и боевому опыту, кадровый ведь офицер), к цирку с маскарадом. Несмотря на смех, добродушный, кстати, план он горячо одобрил:

– Безумству храбрых поём мы песню!

Вот так как-то. Но это план. А жизнь – она штука противоположная любым планам. Или перпендикулярная.

Маскарад

Моросил типичный осенний промозглый дождь. Земля под ногами превратилась в месиво, дорога – в кашу. Затянутое тучами небо скудно делилось светом.

Солдаты на посту зябко кутались в плащи, жались к хлипкому навесу остальные из караульной команды. Взвод, охранявший собирающих трупы пленных, сегодня закончил работу раньше вчерашнего, согнали босых пленных, мокрых и жалких, к тому, что в этой дикой стране называли дорогой, прикладами построили их в колонну и погнали в овраг. Проходя мост, конвоиры и постовые даже не обменялись обычными шуточками – растреклятая погода достала и тех, и других.

Когда хвост колонны скрылся за пеленой дождя, лейтенант, сегодня проклинавший всё на свете за то, что выпало ему нести службу на этом долбаном мосту, увидел ещё одну колонну, показавшуюся из-за леса, мутную в дожде. Решив пока не беспокоить своих злых и промокших солдат, он взял бинокль и вышел под дождь, накинув капюшон плаща на фуражку.

– Что там, господин лейтенант?

– Ещё пленных ведут, – ответил он, опять припал к биноклю, – досталось им, наверно. В телегах раненые.

– Русские?

– Какие, к чертям, русские! Возиться с ними ещё. Лечить, кормить. Добил – и все проблемы решены. Всё гораздо хуже – наши там раненые.

– Откуда же? Фронт уже далеко.

– А русские кругом. Прячутся в лесах, нападают. Звери. Чисто дикие звери. Нет, прав фюрер – русские недостойны называться людьми. Недочеловеки.

– Это точно. Всем давно ясно, что война ими проиграна, а они никак не уймутся. Тупые ублюдки.

– Точно. Знаешь что, Гельмут? Ты лучше, чем воздух сотрясать, иди к пулемёту и возьми их на прицел.

Гельмут посмотрел на лейтенанта, как на больного. Лейтенант пояснил:

– Среди них много раненых. Если эти красножопые ублюдки побегут – убей их.

– Яволь, херр лейтенант.

Меж тем колонна неспешно приближалась. Лейтенант увидел, что сомнения его были напрасными – три десятка пленных сопровождало два взвода солдат. И хотя они и жались в плащи, но оружие несли в руках. Впереди колонны шли десяток подвод, на которых лежали и сидели ещё солдаты. И на каждой второй повозке лейтенант увидел задранные в небо стволы пулемётов. Лошади едва тащили свой груз – понятно, эта грязь, даже не так – Грязь, добьёт кого угодно надёжнее тропической лихорадки.

Лейтенант вышел навстречу, дождался, когда первая повозка поравняется с ним, поднял руку, останавливая. Возница скинул с головы накидку плаща, повернулся, аккуратно потрепал сутулящегося рядом седока.

– Господин капитан, господин капитан.

Капитан поднял голову, выпрямился, посмотрел красными глазами на лейтенанта, распахнул плащ и аккуратно слез с повозки. Лейтенант увидел перетянутую бинтами грудь с бурым пятном крови прямо против сердца, подвешенную на перевязь левую руку. Китель, надетый только на правую руку и накинут на левое плечо, также был в крови и дырках. Но за правым плёчом капитана висел автомат. И штаны у этого капитана были изорваны, в крови, но не форменные. Таких не было ни в одной части. Ни у нас, ни у противника.