Непрощенные - Андрей Муравьев, Анатолий Дроздов (2015)

– По-всякому бывало… За некрещеного на общей молитве нельзя.

Старик подумал, спрятал бумажку и придвинул ей свечку.

– Помолитесь сами! Вам можно. Да и лучше самой.

– Я не знаю молитв, – сказала Люба. – Забыла.

– Вы своими словами, – посоветовал старик. – Как на душе лежит. Главное, чтоб от сердца…

Люба положила на столик десять рублей, старик отсчитал сдачу, но Люба отодвинула деньги. Старик кивнул, забрал деньги и положил рядом со свечой алюминиевый крестик на шнурке.

– Наденьте!

Люба покачала головой.

– Необязательно на шее носить, – сказал старик. – Можно в подкладку зашить. Сейчас многие так делают.

– Только я… не могу перекреститься.

Люба подняла правую руку. Доктора на Большой земле, увидев ее распухшую кисть, сразу отправили ее на операционный стол, уверив, что просто прочистят рану. Придя в себя после операции, Люба увидела, что среднего и безымянного пальцев у нее больше нет.

– Гангрена! – хмуро буркнул хирург в ответ на ее жалобы. – Скажи спасибо, что целиком кисть не отхватили! Вовремя тебя привезли…

– Ничего, деточка! – вздохнул старик. – Господь все видит. Он добрый. Как получится, так и крестись.

Люба сунула крестик в нагрудный карман, взяла свечку и направилась к иконостасу. Здесь она неловко, левой рукой, затеплила свечу, вставила ее в отверстие на подсвечнике и замерла. С темной иконы напротив смотрел Спаситель, словно вопрошая: «Тебе чего?»

– Я… – произнесла Люба одними губами. – Хочу попросить… Пожалуйста! Пусть он уцелеет! Пусть вернется живым! И пусть мы… – Она подумала и добавила: – Это необязательно, Господи! Главное, чтоб выжил…

Она поднесла искалеченную ладонь ко лбу, вздохнула и перекрестилась всей рукой. В последний раз она делала это совсем маленькой, давным-давно. Но рука не забыла…

* * *

Опаленный бок старого грузовика был плохим прикрытием. Олег понимал это, но надеялся, что такого же мнения придерживаются и немцы. Не поверят, что русский танк спрятался за кучей коптящего железа и ошметками брезента. Было б хорошо, если б не поверили.

Ильяс возился со снарядом.

– Сколько бронебойных осталось? – проорал Олег, хотя ответ был ему известен.

– Десять.

Чего спрашивал? Снаряды не кошки, не размножаются. Совсем недавно подобрали развороченные ящики у разбитой батареи, увеличив арсенал до девятнадцати выстрелов. И вот из этого богатства осталось всего ничего. На пару минут боя. Раз, два, три… И последний – пух! А потом?

– Ну, что медлишь, Ганс? Давайте, смертнички!

Впереди гудели моторы.

…Вчерашним вечером, когда двухдневный натиск фашистов начал ослабевать, у остатков полка Кутепова появилась надежда на передышку. Но, как оказалось вскоре, надежда необоснованная. Немцы перебросили из ушедших к Смоленску частей эскадрилью пикировщиков и пошли в последнюю решительную атаку. Прошлись артиллерией по позициям полка, ракетами указали «штукам» пулеметные гнезда, минометом добили последнюю, спрятанную в подземном капонире «сорокапятку». И двинулись.

Четыре танка, ряды пехоты, минометы тявкают.

Когда во фланг им выскочил «БТ» с номером 27 и молчащие ряды траншей окутались дымом выстрелов, у фашистов началась паника. О «неубиваемом» танке-призраке по ту сторону уже ходили легенды.

Кутепов, провожая танкистов в бой, просил:

– С вашими пятью снарядами много не навоюете. Постарайтесь прожить дольше. Катайтесь, ломайте им линии, разверните лицом к себе. У меня бойцы с бутылками с горючей смесью вперед выдвинуты. Если немец боком или кормой развернется, смогут подобраться и забросать. Танки остановим – с пехотой управимся.

Лукавил полкан. С их силами даже от пехоты мало шансов отбиться, но план был как план – не хуже других. Как ни крути, все равно помирать.