Непрощенные - Андрей Муравьев, Анатолий Дроздов (2015)

– Это ты про что? – удивился Леха.

– То не важно. Слушай… Так вот. Когда ты по всем их законам уже добрый Хуй Вень, Германия нападает на Китай. И к тебе в дом приходят узкоглазые товарищи и суют бумагу: так, мол, и так, Хуй ты наш Вень, явись-ка ты в наш китайский военкомат и готовься сложить голову за счастье города Пекина и вождя нашего товарища Чу! Что на это скажешь?

Горовцов вместо слов дулю скрутил. Михал ухмыльнулся:

– Вот тебе и ответ, с чего это я в Красной Армии не служу.

Ой, тогда Леха взбесился! Дошло до него! Грозил Михалу и «сам знаешь кем», и «там разберутся»… А потом выпил и отошел. Ухмыляться начал. К концу вечера и вовсе помирились.

Когда Горовцов спать побрел, уже изрядно хмельной Михал мне другую историю рассказал:

– Я, – говорит, – сам из арендаторов. Батька на пана спину гнул, своей земли не имел. Дед такой же. Мне тоже судьба лучшего не готовила. Чтоб купить земельки, надо не только крестьянствовать, а еще торговлей дела поправлять, жениться удачно, что не каждому дано. Была дорожка моя по жизни «проста и проста, як драбина да пагоста». А тут агитаторы-коммунисты явились, стали по селу рассказывать, как по ту сторону кордона, в СССР, весело и хорошо. Нет панов, нет эксплуататоров. Среди тех, кто уши развесил, я первым сидел.

Слушал, слушал, а потом выменял коня (добрый был конь!) на краковский костюм справный, зашил в подкладку золотых червонцев, что от деда остались, и через границу – с прокламацией в руке. Счастья крестьянского искать. Чтоб хозяином на земле быть, пана на горбу не кормить. Меня на кордоне и встретили… Завели, выслушали, карманы почистили, червонцы отпороли. Хорошо еще, костюм оставили. И послали за счастьем в солнечный Казахстан – в теплушке и с конвоем, чтоб раньше времени от счастья не отказывался… Ехали мы неделю, жрали баланду, слушали на станциях радио о том, как «хорошо в стране советской жить, как хорошо в краю любимом быть». На одном из перегонов отколупал я доску от стены и сошел. Прицепился к товарняку, что обратно ехал, вместе с ним обратно к кордону добрался. Сменял свой краковский костюм на коняшку доходялую, что к мяснику в самое время сдавать, и первой же безлунной ночью обратно рванул. Места-то знакомые.

– Без проблем проскочил?

Михал хмыкнул:

– А то! Мои же места… Я на польский берег выбрался, портки выжал, на лошадку сел, а тут патруль советский по другому берегу идет. Меня увидели, руками машут – иди сюда, иди! А сами ружья поснимали.

– А ты?

Михал согнул правую руку в локте и смачно левой ладонью по сгибу саданул.

– Вот что я им показал. Коняшку пятками погнал – только меня и видели.

– Стреляли?

– Не. На кой я им нужен?

Он отпил из чарки и подвел черту под рассказом:

– Вот так сходил я за простым крестьянским счастьем. И больше такого лёсу, судьбы такой, не хочу.

– Нам тогда с чего помогаешь?

– Потому что вы как люди пришли, вдову грабить не стали. Мне, Ефим, что «Китай», что «Германия»… Ваши-то хоть идейные. А немцы – просто псы злые.

Сказал, а сам глазами зыркнул. Недобро так. Мол, жрите вы друг друга, пауки, а нас в это дело не впутывайте. Знакомые мысли. Разумные.

– Не выйдет у тебя отсидеться!

– Чэму?

– Война найдет. Тут все надолго. Придется выбирать. – Я посмотрел на собеседника. Слушает. – Мой тебе совет – ставь на Советы.

– Гонят их, – хмыкнул Михал, а глаза сделались серьезные, внимательные.

– Наполеон тоже гнал, Москву взял. Поляки твои с ним пошли. Чем кончилось, помнишь? И знаешь почему?

Не прерывает, слушает.

– Потому что сам сказал – «идейные». В такой войне дух больше штыков значит… Погонят немцев от Москвы, скоро погонят. А там и Берлин возьмут.

Сказал, и сам себе удивился. Это ж надо! За кого агитирую? Но ведь правда. Так и будет. Пожал плечами Михал, думать сел. Через минуту усмехнулся, по плечу меня хлопнул: