Непрощенные - Андрей Муравьев, Анатолий Дроздов (2015)

Я погладил повязку на руке.

Удачно последняя операция прошла. Фрица взяли крупного, с документами, погоню покрошили, сами уцелели. Рыжего вот только ранили да одного из парней Горовцова поцарапало, но в сравнении с потерями немцев это ничто. Нравится мне так! Когда за пленным самолет прилетел, хотели и рыжего забрать. Пришлось погудеть. И что перелет не вынесет, и что отряду без него никак – все выложил. В центре не настаивали, летчик – и подавно. Ему даже лучше – боялся перегрузить свой «кукурузник». Бойцы радовались, что командир остался, я – тоже. «Кровника» терять нельзя. Увезут за линию фронта – ищи по госпиталям! Мне долг закрыть надо, в равновесие вселенную вернуть. Не зря Аллах мне эту ношу отмерил. Каждому воздается по делам и силам его. Мне, не успевшему отомстить, второй шанс выдали. Как ни муторно лишать жизни того, кто тебе спину прикрывал, а делать надо. Не мне решать. Кисмет…

В руке заныло, еще раз погладил повязку. Рана старая, а заживает долго – ноет по утрам. Винтовку держать трудно. Если немецкий «маузер» еще кое-как, то «мосинка» стволом клюет – сбалансирована хуже, да и тяжелее.

Вздохнул… Аля ластиться стала. По спине гладит, в глаза заглядывает. Покойный муж ее лаской не баловал. Он на двадцать лет старше был, после сорока женился. «Польский кавалер», как говорит Климович. Холостяковал долго, а баб любить не научился. Аля только со мной поняла, как это сладко. Прилипла – не оторвать. Хозяйство забросила, только и дел, что милого кормить да ласкать. Жалко ее. Сколько баб у меня в Москве было – ни одну не жалел. Тем только бабло да потрахаться, других интересов нету. Эта любит, по всему видно. По местным меркам Аля – завидная невеста: дом, хозяйство… Все мне отдает, только останься. До нашей войны ей дела нет. Братик ее Михал туда же: оставайся! Да только рыжий ждать не будет – уйдет. Где потом искать? Друга держи близко, а врага еще ближе.

– Чэму вздыхаешь?

– Душа болит, Алечка.

– По цо?

Посмотрел я на нее. Опять заведет, как хорошо мне с ней будет. «Советы уйдут, немцы уйдут. Будешь жить, як пан». Не буду!

– Воевать мне надо, Аля! Война идет, а я на печи бока отлеживаю.

Всплеснула руками, запричитала по-польски и убежала в сени. Ревет… Муторно на душе, будто котенка несмышленого обидел…

Пододвинул кувшин, отпил. Холодная простокваша скользнула по горлу, отрезвляя мысли. А ведь соврал ей. Не хочу я воевать. Мы тут давеча с Михалом да Горовцовым по бимберу ударили, благо отдых у войска. Разговорились. Горовцов Михала допытывал, как это вышло, что такой лоб в Красную Армию не пошел, на хуторе спрятался? Михал ему по полочкам разложил, даром что крестьянин и в русском через слово путается.

– Представь, – говорит, – что на вас, Россию, напала Германия.

– А что тут представлять? – рычит Горовцов.

– Нет. Не сейчас, а года два назад, – поправился Михал. – Напали, врезали и побеждать стали.

Горовцов Леха мало что пьяный, так еще и на руку несдержанный. Смотрю, краской наливаться стал, бычиться. Еле успокоил. А Михал дальше выдает:

– И когда немцы под Москвой стоят, России в спину Манчжурия ударила.

– Сколько той Манчжурии?

– Тогда Китай!

– Да что нам Китай – голытьба с косами, а не войско!

– Тогда – Япония.

– Били мы японцев. Не могут они нас победить!

Михал вздохнул:

– Нехай будет Китай… Ты просто представь! Напал, захватил земли до самого Урала. А немцы с этой стороны до Урала все подмяли. А ты родом из Сибири, стало быть, в Китае жить стал.

Горовцов головой мотает. Тяжело ему такое в сознании нарисовать, но слова поперек уже не говорит. Думает.

– А СССР где? Россия?

– Нет СССР. И России нет – поделили. Германия себе кусок отхватила, Китай – себе.

Шмыгнул носом Горовцов, засопел.

– И через год, когда тебе выдали китайский паспорт и назвали вместо Алексея Хуй Венем, а дом твой отписали под контору китайского цирка…