Непрощенные - Андрей Муравьев, Анатолий Дроздов (2015)

– Ну… Эта… Как отъехали после боя, вы, товарищ командир, приказали елку срубить и привязать сзади танка – следы гусениц заметать. У нас же траки плоские, не такие, как у немцев, замести легко. Сделали. Ехали без фар – луна светила. Как добрались, велели танк, тележку и мотоцикл в лес отогнать и укрыть – чтоб ни с воздуха, ни с земли… Следы колес и гусениц замаскировать. Сказали: немцы непременно будут искать. Мы занялись, а вы к дому двинулись. Только не дошли. Вот здесь упали. – Коля указал на середину двора. – Как сноп.

Не помню.

– Мы, конечно, бросились к вам, занесли в дом. Зажгли лампу, а у вас гимнастерка в крови. Отсюда, – Коля указал на грудь, – и до пояса. И сзади. Попова кричит: «Врача!» – хозяйка вспомнила, что в селе фершал есть. Съездили.

– Не стоило! Проболтается.

– Хозяйка сказала: надежный – в Гражданскую за красных воевал. Раны врачевать умеет. Фершал сказал: повезло вам. Пуля вошла сюда, – он коснулся мышцы за ключицей, – а вышла здесь, – он ткнул пальцем в грудь, – наискось. Жизненно важных артиллерий не задела. А вот крови потеряли много. Фершал сказал: надо было сразу перевязать…

– Артерий.

– А?

– Артерий, а не «артиллерий».

– Ну да, товарищ лейтенант, фершал так и сказал.

Я кивнул: надо было подумать. Что еще важного я пропустил?

– Самолет прилетал?

– Вчера ночью. Забрал немца и документы. Хотели вас отправить, но товарищ младший лейтенант побоялся, что помрете дорогой. Вдруг раны откроются. Сказал: лучше здесь. Товарищ Попова поддержала.

– Немцы когда явились?

– В следующий день. Много их наехало: деревни прочесали, в каждый хутор заглянули: искали нас. Но теперь тихо: второй день как никого…

– Постой! Выходит, я…

– Двое суток без памяти пролежали.

Я сплюнул.

– Снедать будете? – спросил Коля.

Машинально кивнул. Он сходил в дом, принес ломоть хлеба и кринку молока. Я почувствовал, что зверски проголодался. Пока ел, Коля сидел рядом и смотрел на меня, как мать на больного ребенка. Довоевался, блин!

– Кто стирал? – Я ткнул в гимнастерку.

– Люба… То есть товарищ сержант, – поправился мехвод. – Все ж в крови было. Я говорю: «Давай я!» – а она – ни в какую! Постирала, выгладила… Две ночи от вас не отходила. Глаз она на вас положила, товарищ командир.

– Угу, – подтвердил я. – Это непременно. Три дня как встретились.

Мехвод ухмыльнулся:

– Пять дней… Только для такого дела и дня хватит. Хорошая девка! За такой не пропадешь…

Он, похоже, собирался развить тему. Надо было соскочить.

– Давно собирался спросить. Почему, Коля, ты не сержант? Мехвод все-таки.

– Не успели присвоить. – Он нахмурился и вздохнул. – Как раз перед войной учебку кончили.

– Не похоже, что после учебки! Водишь отменно!

Климович приосанился:

– Так с шестнадцати лет на тракторе-то.

– Как так?

– Комсомол направил. В трактористы из деревни многие хотели: работа денежная. Меня не брали: годами не вышел и образование три класса.

– Почему три? Ленился?

– Работал сызмальства. У родителей нас семеро, я – старшой. Младших кормить надо? Надо! Вот и пошел помогать. Сначала подпаском, потом – в поле. Но на тракториста выучиться очень хотел. Книжки про машины читал, в МТС ходил. Сначала гоняли, потом привыкли. Я же помогать просился. Ключ подам или ветошь поднесу. Они ремонтируют, а я смотрю, запоминаю. Потом объяснять стали… Мандатной комиссии про устройство мотора рассказал – они дивились. Взяли. Комсомольская путевка помогла. Два года трактористом работал. Потом призыв, посмотрели на документы – и сразу в танкисты. Военком сказал: будь у меня семь классов, в училище направили бы. Командиром стал бы.

– Еще успеешь, – утешил я. – У тебя талант к технике, мотор сердцем чуешь. Таких поискать. После войны доучишься.

– Когда это будет? – вздохнул боец.