Жажда - Ю. Несбё (2017)

– И эта тоже, я полагаю, – сказал Харри и поднял папку, чтобы Халлстейн Смит смог прочитать первую страницу.

– «Александр Дрейер». Да, это мой почерк.

– Я не понимаю всей терминологии, но зато понимаю, что Дрейер был озабочен песней «Dark Side of the Moon». И женщинами. И кровью. Ты пишешь, что у него может развиться вампиризм, и делаешь пометку, что, если развитие пойдет в этом направлении, тебе придется нарушить врачебную тайну и направить уведомление в полицию.

– Как я и говорил, Дрейер перестал ходить ко мне.

Харри услышал, как открылась какая-то дверь, и выглянул в окно как раз вовремя, чтобы увидеть, как полицейский просовывает голову в ограждение веранды и блюет на снег.

– Где они искали распределительную коробку?

– В подвале, – ответил Смит.

– Жди здесь, – велел Харри.

Он спустился вниз. В коридоре появился свет, а дверь в подвал была открыта. Согнувшись, Харри спустился по узкой темной лестнице в подвал, ударился обо что-то лбом и почувствовал, как лопнула кожа. Стык на водопроводной трубе. Он ощутил пол под ногами и увидел одинокую горящую лампочку перед чуланом, у которого стоял, опустив руки по швам, Джимми и смотрел внутрь.

Харри подошел к нему. Холод в гостиной приглушал запахи, хотя на трупе имелись признаки гниения. Но здесь, внизу, было влажно, и, несмотря на холод, температура никогда не опускалась так низко, как на улице. И по мере приближения Харри понял, что запах, который он поначалу принял за запах гнили и картошки, на самом деле был запахом еще одного трупа.

– Джимми, – тихо произнес он, и ленсман вздрогнул и обернулся.

Его глаза были широко открыты, на лбу – порез, и Харри поначалу отпрянул от него, но потом понял, что ленсман тоже ударился о трубу.

Ленсман отошел в сторону, и Харри заглянул в чулан.

Там находилась клетка. Три на два метра. С железной решеткой и дверью, на которой болтался открытый навесной замок. Возможно, она была предназначена для содержания в неволе зверя. Сейчас в ней никто не содержался в неволе. Потому что то, что находилось в пустой оболочке, исчезло. И опять – бездушность. Но Харри понял, почему реакция молодого полицейского была такой сильной.

Хотя степень гниения подтверждала, что она уже давно мертва, мыши и крысы еще не добрались до обнаженной женщины, свисавшей с решетчатого потолка клетки на обмотанной вокруг шеи веревке. И то, что тело осталось неповрежденным, позволило Харри в подробностях разглядеть, что с ним делали. Нож. В основном нож. Харри столько их повидал, изувеченных самыми разными способами. Кто-то может подумать, что это закаляет. И это так. Человек привыкает видеть результаты случайных увечий и повреждений, нанесенных в результате борьбы, видеть жертв убийств ножом, которым пользуются как эффективным средством лишения жизни или при ритуальных безумствах. Но ничто не может подготовить к тому, что увидел Харри. Увечья, по которым становилось понятно, чего хотел достичь наносивший их: физической боли и отчаянного страха жертвы, понимающей, что произойдет. Сексуальное наслаждение и изобретательное удовлетворение убийцы. Шок, отчаянная беспомощность и тошнота у тех, кто найдет изувеченного. Достиг ли убийца того, чего хотел, в этом случае?

Ленсман позади него закашлялся.

– Не здесь, – сказал Харри. – Идите на улицу.

Он услышал шаркающие шаги ленсмана, когда открывал дверь клетки и заходил внутрь. Девушка, висевшая в ней, была худой, с белой, как снег на улице, кожей, покрытой красными пятнами. Не кровь. Веснушки. В животе у нее была большая дыра от пули.

Харри сомневался, что она избавила себя от страданий, повесившись. Причиной смерти, конечно, могла быть рана от пули на животе, но выстрел мог быть также сделан от разочарования после того, как она умерла, как перестала действовать, – так дети продолжают ломать уже сломанную игрушку.