Кровь на эполетах - Анатолий Дроздов (2021)

Мгновенно сообразив, я спрыгнул с крупа и ничком рухнул на вытоптанную копытами траву, уронив при этом топор. За спиной грохнул залп, и все вокруг затянуло серым дымом. Я встал и, волоча ноги, побрел к своим. Идти было тяжело – из меня будто выпустили воздух. Из дыма выскочили Синицын с Пахомом и, подхватив меня под руки, затащили в глубь каре, где усадили на траву.

– Сейчас, сейчас, – забормотал денщик, пытаясь снять с меня кивер. Руки у него дрожали, подбородочный ремень никак не поддавался.

– Отстань! – прикрикнул я. – С чего тебе вздумалось?

– У вас кивер разрублен, лицо и мундир в крови, – сообщил стоявший рядом Синицын. – Нужно осмотреть рану.

– Это не моя кровь, – сказал я и, подумав, стащил кивер. Осмотрел. М-да, приложили знатно: лезвие сабли, миновав репеек[2], разрубило верх, дойдя до латунной гренады[3], однако не затронув ее. Дубленая кожа выдержала, крови внутри не наблюдалось. Я на всякий случай ощупал голову – цела. Вот и ладно. Я нахлобучил кивер обратно на голову. Пахом с Синицыным стояли впереди, странно на меня глядя.

– Антип Потапович! – нахмурился я. – Почему вы здесь? Там же бой!

– Нет больше боя, – ответил он. – Наши подошли. Бегут французы. Спасла Царица Небесная.

Он размашисто перекрестился. Я вскочил на ноги. Гусары улепетывали на другой берег, часть их уже успела перебраться через реку. Вслед скакали всадники в блестящих кирасах и, догнав отставших, наотмашь рубили палашами. Вот почему гусары смотрели в сторону – пришла, значит, подмога. Где ж ее носило?

– Вот что, Потапович, – сказал я подпоручику. – Несите раненых сюда, мне нужно их осмотреть, а вы трофеями озаботьтесь, не то другие желающие найдутся. И еще, – указал я рукой. – Кони битые лежат, видите? Это свежина. Разделывайте и варите. Люди голодны.

– Слушаюсь, ваше благородие! – вытянулся Синицын, повернулся и убежал. Это с чего он «благородствует»? Офицер ведь, а не нижний чин.

– Ваше благородие! – подскочил Пахом. – Вам бы умыться и мундир постирать.

– Потом! – отмахнулся я.

Протерев тыльной стороной ладони глаз и убедившись, что тот видит, я занялся ранеными. К моему удивлению их оказалось немного – шестнадцать человек. Погибло одиннадцать егерей – все новобранцы. Но об этом я узнал чуть позже. Пока же занимался сортировкой раненых. Итог оказался грустным: половина не выживет. Пулевые раны в грудь и живот… Не со здешней медициной. Я приказал отнести безнадежных в монастырь, как и павших. Монахи их соборуют, а после отпоют и похоронят на кладбище. Редкий случай для солдата на войне. В следующий час я чистил раны, зашивал их и бинтовал. Мне помогали санитары из нестроевых. За спиной шла какая-то суета, раздавались команды, топали сапоги – я не обращал на это внимания. Внезапно все стихло. Закрепив бинт на руке раненого унтера, я выпрямился и обернулся. Ага, начальство пожаловало. В нескольких шагах от меня верхом на гнедом жеребце сидел Паскевич в окружении командиров бригад и полков. Спешнев тоже здесь. Все молча смотрели на меня. Напротив застыл батальон – ротные успели построить людей. Правда, стоят – как бык поссал, да и выглядят солдатики не орлами. Амуниция перекошена, некоторые без головных уборов. Рожи черные от порохового дыма. Но что есть, то есть. Я направился к начальству и, не доходя пары шагов, остановился и бросил ладонь к киверу.

– Ваше превосходительство! Первый батальон 42-го егерского полка, выполняя ваше приказание, вступил в сражение с неприятелем и не позволил тому захватить Малый Ярославец. Отбиты две атаки противника, разрушена наведенная им переправа. Наши потери – 27 человек. У французов убитых не менее сотни. Командир батальона капитан Руцкий.

– Что у вас за вид, господин капитан? – нахмурился Паскевич. – Весь в крови, кивер разрублен. Вы ранены?

– Никак нет, ваше превосходительство! Это не моя кровь.