Вы признаны опасными - Елена Ивановна Михалкова (2019)

И вдруг заговорил очень быстро, умоляющим тоном. Ореховые глаза блестели, бивни раскачивались в ушах, маленькие руки, сложенные лодочкой, порхали перед его лицом. Казалось, он вошел в какой-то транс и пытался увести за собой и нас. Я улавливал из его бормотания, что никакой зеленой смеси в храме нет, что это колдовство, которое исчерпало силу и больше никогда не повторится, что храм пуст с того дня, как возник, что бог станет судить всякого, кто явится к нему…

Но с капитаном такие шутки не проходят.

– Милтон, скажите, чтоб убирался ко всем чертям.

Жрец понял и без моего перевода. Он попятился и вдруг остановился, сказав по-английски с ужасающим акцентом:

– Вы превратитесь в байдо-шини.

– Что?

– Байдо-шини, – твердо повторил он. От убежденности в его голосе мне на миг стало не по себе. – Тот, кого судит бог, перестает быть собой.

– То есть вы измажете нас своей вонючей дрянью и у нас помутится в мозгах? – усмехнулся я.

Но этот гладкий чурбан медленно покачал головой.

– Нет. Великий Бай-Шин всегда оставляет выбор.

Он наклонился вперед, и серьги в его ушах закачались утвердительно: всег-да, всег-да, всег-да.

Капитан снизошел до улыбки.

– Чтобы я по собственной воле перешел на сторону дикарей! Капрал, вы слышали?

Я рассмеялся – искренне и от души. Капитан из тех людей, чья сторона предопределена с рождения.

Меня не оставляло ощущение, что жрец смотрит на нас с затаенной жалостью. Но ведь это он пришел к нам с мольбой, а не мы к нему.

– Вы думаете, ваши боги будут вас защищать, – напоследок сказал он на своем чудовищном английском. – Но это люди защищают богов. Мы защищаем своих. Пока это так, они улыбаются нам.

И тут он сам улыбнулся. Зрелище было жутковатое: словно тыкву рассекли топором. Потом эта щель, которую он считал своим ртом, опять сомкнулась, и жрец исчез.

Мы выступили на следующее утро. Не стану описывать наш поход. Скажу лишь, что лучше бы мы послушались эту рогатую обезьяну. Иногда мне казалось, будто мы попали в чей-то кошмар и он все снится и снится какому-то помешанному, а мы все барахтаемся и барахтаемся в нем, точно мошки в прокисшей браге.

Поначалу мы ждали нападения местных. Я не верил, что племя откажется от затеи остановить нас на пути к храму. Однако день шел за днем, а воинов не было и следа.

К концу пути каждый из нас точно знал, отчего они не удосужились напасть. Потому что джунгли и болото убивали нас вернее.

Мне никогда не забыть наш путь. Ветви погибающих деревьев, грязные и вонючие, как лохмотья нищих. Сонная вода, мутная, точно глаза помешанной, с безумием в глубине черных зрачков. Когда лес закончился, перед нами растеклось болото. День, второй, третий… Мы шли и шли, но оно как будто двигалось вместе с нами. По вечерам мы находили местечко посуше, развешивали одежду на сучьях, тощих и пятнистых, как старческие руки. Все было мертво вокруг – и все полно жизни, странной жизни, неведомой нам. По ночам доносились крики лягушек. Во всяком случае, когда рядовой Эштон попытался сбежать, я убедил его, что это лягушки, и с тех пор мы твердо стояли на этой версии.

Иногда в мои мысли приходила Иветт. Тогда я против воли начинал думать о ее коже, нежной и сияющей, как изнанка раковины. О ее голубых глазах. О ее платьях, ее комнате, о стрельчатых окнах ее дома, об одиноком вязе в поле, где мы встречались посреди цветущей люцерны… О запахе ее прекрасных волос.

Следующий день вываливал себя как прогорклую кашу на тарелку, и от непрошеных воспоминаний не оставалось ничего, кроме ускользающего солнечного пятна на внутренней стороне века.