Выдохшиеся - Арианна Хаффингтон (2019)

Конечно, изобразительное искусство – это всего лишь один из «голосов» искусства. Музыка, скульптура, фотография, кино, архитектура, литература, театр, поэзия, танец – любой вид искусства может разжечь искру глубокой истины и пробудить чувство дремлющего в нас удивления. Даже такая древняя его форма, как риторика, может пробиться сквозь толщу повседневных забот и заставить нас вспомнить, кто мы такие на самом деле. Когда Сократ в последний раз обращался к своим обвинителям в одном из самых знаменитых произведений Платона «Апология»: «Но вот уже время идти отсюда, мне – чтобы умереть, вам – чтобы жить, а кто из нас идет на лучшее, это не ясно никому, кроме Бога», или когда Джон Ф. Кеннеди, стоя в нескольких шагах от Берлинской стены, заявил: «Я – берлинец!», или когда Мартин Лютер Кинг-младший, стоя на ступенях Мемориала Линкольна, объявил во всеуслышание: «У меня есть мечта» – в наших сердцах отозвалось нечто, выходящее за рамки слов и времени.

Музыка всегда занимала большое место в моей жизни. Когда мне было двадцать с небольшим, я жила в Лондоне и стала обозревателем классической музыки в самом читаемом глянцевом журнале для женщин Cosmopolitan, чтобы бесплатно получать пластинки и писать музыкальные обзоры (да-да, виниловые пластинки – я знаю, что выдаю свой возраст!). Я слушала их часами. Свою вторую книгу я фактически писала под аккомпанемент ста шести симфоний Гайдна. А затем я влюбилась в человека, для которого самым райским удовольствием было таскаться по всей Европе с одного музыкального фестиваля на другой.

Проведя бесчисленные часы в полутемных залах, нередко с закрытыми глазами и медитируя, я научилась погружаться в мир музыки, независимо от качества ее исполнения. Помню, однажды в лондонском Королевском театре Ковент-Гарден давали оперу Моцарта «Женитьба Фигаро». За пультом стоял приглашенный маэстро. Я сидела в зале с группой друзей, среди которых был один блестящий английский дирижер. Уже в самом начале представления мы поняли, что это будет мучительным испытанием – особенно для него. И если струнная группа оркестра еще старалась внимательно отнестись к непривычной манере чужого дирижера, то группа медных духовых инструментов даже не пыталась этого делать. Солисты исполняли свои партии как хотели, нередко беря на себя изрядную долю партии хора, но, к сожалению, никогда с ним не совпадая. Наконец все закончилось. Наш друг дирижер вскочил первым, громко и долго аплодируя с видимой искренностью. Пока он аплодировал, сидевший позади нас завсегдатай наклонился вперед и громко возмутился: «Какое ужасное исполнение!» А тот, продолжая хлопать с еще большим энтузиазмом, прокричал в ответ: «Какое прекрасное произведение!»

Во многом симфония и опера – это метафоры жизни. Как сказал философ Алан Уоттс: «Никто не ожидает, что со временем симфония должна качественно улучшиться или что цель ее исполнения – дойти до финала. Смысл музыки постигается в каждый момент ее исполнения и слушания. Полагаю, так же обстоит дело с большей частью жизни – если мы чересчур поглощены идеей ее усовершенствования, то можем напрочь забыть, что нужно просто жить».

Иногда в самом простеньком шлягере можно обнаружить великие философские идеи. Когда я училась в Кембриджском университете, я буквально влюбилась в слова классической песни Битлз «Let It Be» – оды смирению Пола Маккартни и Джона Леннона, которая вполне могла бы быть написаны Марком Аврелием:

Во времена тревог

Ко мне приходит моя мама, Мария,

Со словами мудрости: пусть будет так.

Многие популярные песни несут в себе печаль, а в большом искусстве есть немало мрачного, будь то пьеса Шекспира «Буря» или опера Моцарта «Волшебная флейта», но в конце концов любовь все преодолевает. В искусстве есть хаос и неприглядные моменты, но из них возникает новый порядок гармонии и красоты; есть и зло, но его затмевает добро.