Мечта для нас - Тилли Коул (2019)

– Ты должен играть, – сказал Льюис. Он стоял в центре комнаты и смотрел на меня. В этот миг он выглядел в точности как тот композитор, которого я увидел много лет назад в Альберт-холле.

Тайлер Льюис.

Я поморщился – эмоции не отпускали. Казалось, голова сжата тисками, кровь пульсировала в висках.

– Выпусти их, – сказал Льюис.

Когда его голос достиг моих ушей, я увидел, что он бордовый.

Мне нравился бордовый цвет.

Я коснулся клавиш, и, стоило мне ощутить под пальцами их гладкую, прохладную поверхность, как все изменилось. Я закрыл глаза, и все воспоминания о случившемся сегодня ночью подернулись дымкой, превратились из образов в цвета и формы. У меня перед глазами танцевал живой узор.

Я последовал за ним, как того желало мое сердце. С каждой новой нотой мне становилось чуточку легче. Не открывая глаз, я играл и играл, пока не перестал думать о том, что делаю, позволил музыке вести меня в темноту. Я дышал все размереннее, невидимый обруч, сдавливавший грудь, исчез, мои мышцы стали единым целым с инструментом, и все владевшее мною напряжение изливалось в мелодию. Чем дольше звучала соната, тем меньше во мне оставалось переживаний.

Голова перестала болеть, ноты танцевали и порхали в воздухе, унося с собой напряжение, снимая с плеч тяжкий груз.

Я играл и играл, и в конце концов музыка закончилась, а я успокоился.

Я перевел дух, несколько раз вдохнул и выдохнул и только потом смог опустить руки. Открыл глаза и уставился на черные и белые клавиши. Стояла глубокая ночь, я знал, что боль и грусть неизбежно усилятся, и все равно улыбнулся.

Бонни понравилась бы эта улыбка.

Подняв голову, я увидел, что Льюис стоит на том же месте в центре комнаты, только выражение его лица изменилось, а глаза влажно блестят.

– Кромвель, – хрипло проговорил он. – Именно поэтому я хотел, чтобы ты был здесь и учился. – Он сделал шаг ко мне. – Никогда не слышал ничего подобного, сынок. Ни разу за все те годы, что я писал музыку и дирижировал, мне не доводилось слышать ничего столь же сильного, бередящего душу.

Он подошел к роялю и облокотился на крышку. Помолчал. Я смотрел на клавиши, бездумно гуляя пальцами по черной полированной поверхности инструмента.

– Мне этого хочется, – прошептал я и ощутил, как лопнула последняя струна, связывавшая мою страсть к гармониям и мелодиям, рапсодиям и симфониям. Ком в горле исчез, я вдохнул полной грудью и впервые после потери отца действительно почувствовал, как наполняются кислородом легкие – потому что я сделал выбор.

Музыка в моей душе требовала выхода с самого момента моего рождения… И сейчас я был готов услышать ее зов.

– Мне этого хочется, – повторил я громче с уверенностью, какой еще не чувствовал прежде. Я посмотрел на Льюиса. – Мне нужно это делать.

Нужно творить. Сочинять музыку.

Потом я вспомнил о случившемся сегодня ночью и об истории, которую только что рассказал с помощью этого инструмента марки «Стейнвей». В душе всколыхнулась печаль и стала процарапывать себе путь наружу. Я нажал клавишу ми. Всегда любил ноту ми, она была мятно-зеленой.

– Он перерезал себе вены. – Я перешел к соль. – Брат Бонни, Истон. Пытался покончить с собой сегодня ночью. – Я перебрал пальцами, сыграв семь основных нот. – Я его нашел.

Мой голос был рваным, словно ножом царапали стекло.

– Так он?..

– Стабилен – так сказал его отец.

Я играл один звукоряд за другим, двигаясь слева направо. Свободную руку я прижал к груди.

– Эмоции…

Я покачал головой, не зная, как объяснить.

– Они тебя поглощают, – сказал Льюис. – Ломают.

Мой палец застыл на клавише. Я поднял голову и посмотрел профессору в глаза.

– Да.

Ничего себе: этот тип меня понимал.