Мало избранных - Алексей Иванов (2018)

– Это честь, – преодолевая волнение, признался Новицкий.

– Заслужил, – пожал плечами Филофей. – Петра Лексеича я весной намереваюсь увидеть. Мы с Панфилом как раз в Москву едем. Пока я по делам хожу, Панфил храмы посмотрит, причастится, святыням поклонится.

– Заздрю тоби, Панфыл, – признался Григорий Ильич, представляя, какое впечатление ожидает Пантилу.

– Я за тебя помолюсь, Гриша, – пообещал Пантила.

– Ну, добре… А колы назад будэте, вотче?

– Матвей Петрович везёт. У него тоже какие-то дела в Монастырском приказе у графа Мусина-Пушкина. Обещал к осени вернуться.

– Выходить, цэ лэто не плавати нам до вогуличев?

– Выходит, пропустить придётся, – согласился Филофей. – Я Семёна Ульяныча обнадёжил, что попрошу у государя изволения на достройку кремля. Сие особенно сейчас важно. Сам понимаешь.

Григорий Ильич кивнул. Строительство действительно отвлекло бы Ремезова и утешило в горе. Жаль Петьку, ох, жаль.

– Да, шкодую Вульянычу и родове ево… Зовсим молодий Пэтро був.

– А ты со шведом тем не примирился? С Филиппом Таббертом?

– Ни, – сухо ответил Новицкий.

– Дело твоё, – вздохнул Филофей. – Я про другое хотел сказать. Ежели доведётся с государем говорить, думаю замолвить слово и за тебя, Гриша. Ты же не пленный, чего конца войны ждать? Авось Пётр Алексеич помилует тебя и домой отпустит?

Григорий Ильич был поражён. Он и не надеялся хоть когда-нибудь вернуться обратно в Малороссию – в Батурин или Глухов, в Чернигов или в Киев… Неужто они вообще где-то ещё есть на белом свете? Немыслимо и представить снова там оказаться… И что ему там делать? Там он теперь уже никто. А здесь он первообразное творение видит. Здесь всё в будущем. Здесь вечное воскресенье. Здесь райский сад и Ева ещё без яблока. Здесь правая вера вторгается в непокорную тайгу. Здесь божья брань. А он полковник.

– Нэ трэба, вотче, – тяжело признался Новицкий. – Тут покаянье моё.

Филофей зорко вгляделся в Григория Ильича.

– А помиловать тебя, Гриша, для души Петра Лексеича не менее важно, чем для тебя в отчизну вернуться.

– Я вжэ тут врыс в Сибэре, яко дрэво, – твёрдо ответил Григорий Ильич. – Нэ трэба, вотче. Тэпэр моя справа тут.

Стёклышки в оконницах кельи вдруг дружно звякнули. Это на Троицком мысу бабахнула пушка. Орудийный выстрел возвещал о начале ледохода – Иртыш начал лопаться под напором вешних вод из полуденных степей. И ледоход для Григория Ильича тоже стал божьим знамением возрождения.

Глава 14

Исход после Пасхи

Огонёк жировой лампады еле озарял измождённые лица. В маленькой землянке полковника Бухгольца собралось десятка два офицеров; они сидели вокруг стола тесно, как святые на иконе. Даже при тусклой лампаде Иван Дмитриевич видел, что половина его командиров поражена скорбутом: на скулах темнели синяки, глаза пожелтели, в волосах запеклась кровь. Однако скорбут лучше плена или гибели. Это сравнение напрашивалось у офицеров поневоле, потому что среди них уже не было поручиков Кузьмичёва и Демарина, лейтенанта Сванте Инборга, капитанов Морозова и Ожаровского, майора Шестакова… Немалые потери для мирного похода в ничейную степь.

– Господа, я нахожу, что при великих затруднениях нашей гишпедиции надобно каждому изъясниться в откровенности, у кого какое есть суждение о дальнейшем нашем действии, – негромко предложил Бухгольц. – Обещаю, господа, что сию откровенность не расценю за трусость, ибо на опыте знаю, что колебания вам неведомы и про измену долгу никто не помышляет.