Мало избранных - Алексей Иванов (2018)

– А про твои грехи, Петрович, фискал Нестеров царю свистел. Пётр-то Лексеич спрашивает: чего нарыл за Гагариным? Нестеров с постной мордой – дескать, ничего покудова. Царь ему: значит, Матвей не вор. А Нестеров: «Вор!» Царь говорит: тогда лезь в телегу и кати обратно в Тобольск, копай дальше. Так что, Петрович, знай: у тебя за спиной сыск идёт.

– Пущай ищет, – сдержанно сказал Гагарин.

– Нестеров и у меня везде всё вынюхивает, – доверительно признался Меншиков. – Неймётся ему. Вот ведь мерин старый, а? В одиночку столько навалит, что десять мужиков перемажутся.

Над камином висела турецкая сабля в ножнах с золотыми узорами, и Меншиков, конечно, вытащил её и проверил остроту лезвия пальцем.

– Не пособишь ли ты, светлейший князь, чтобы государь дозволил нам в Сибири кремль достроить? – спросил владыка.

Он ведь обещал Семёну Ульянычу посодействовать перед Петром.

– Достраивайте, жалко, что ли? – хмыкнул Меншиков. – Только на шиша вам кремль? От медведей прятаться? – Светлейшего осенила новая мысль, и он развернулся на Гагарина. – Слышь, Петрович, а поехали на медвежью охоту? Под Вологдой знатные зверюги водятся! Мне туда как раз по пути будет! Я там строевой лес рублю на корабли для Адмиралтейства!

Меншиков несколько раз со свистом махнул саблей.

– Какой из меня охотник, Лександр Данилыч? – усмехнулся Гагарин. – Староват я уже. Или ты меня медведям на прикорм предназначил?

Но Меншиков, захваченный замыслом, не унялся.

– А ты, новокрещен, медведя бил? – обратился он к Пантиле.

– Бил, – робко ответил Пантила.

– Поедешь со мной? Руку мне как надо поставишь!

– Кремль достроить нам деньги нужны, – вернул Меншикова Филофей.

Светлейший со вздохом убрал саблю в ножны и вдруг заметил картину. Называлась она «Достославная битва Александра царя Македонского с царём Индийским Пором на брегах Гидасписа». Над кровавой свалкой македонцев и индийцев возвышались боевые слоны, покрытые цветастыми попонами. Македонский, сидя на коне, вздымал меч, а царь Пор валился с коня – в плече у него торчала стрела. Меншиков внимательно изучил картину.

– Гляди-ка, – озадачился он, – а ведь у слона четыре колена! У кого из зверей ещё по четыре колена? – он задумался. – И припомнить не могу… У лошади задние ноги назад… И у козы… И у собаки… А у свиньи? Петрович, ты на усадьбе свиней-то держишь? Пойдём посмотрим!

– Наш архитектон посчитал: десять тысяч на доделку потребно, – с тихой настойчивостью сказал светлейшему Филофей.

– Ладно, десять тыщ дам, – вздохнул Меншиков. – И всё, всё, довольно о делах. Оголодал я. Поехали ко мне на обед, у меня карасики в сметане.

– Не обессудь, Александр Данилыч, дела, – поклонился Филофей.

– Да и у меня тоже, – виновато развёл руками Гагарин.

Владыку и вправду обременяли многочисленные дела в Монастырском приказе. При Петре Алексеевиче приказ в первую очередь занимался сбором податей с монастырей и церковных вотчин: государю были нужны деньги, деньги, деньги. Богатством своим церковь превосходила все губернии, и царь неутомимо тряс церковь, будто яблоню по осени. Ведомости Монастырского приказа отсылались в Сенат и Ближнюю Канцелярию государя, а распоряжения приказа для губернаторов были приравнены к распоряжениям Сената. Однако сибирские владения – не суздальские и не московские, они почти не приносили дохода, и владыка Филофей терпеливо боролся за то, чтобы его храмы и обители вписали в Ружную книгу – табель церковных заведений, которые состоят на руге – государевом жалованье. Над этой книгой приказ корпел уже лет десять, но работе и конца-краю не было видно. Владыка справедливо опасался, что во имя сокращения казённых истрат крючкотворы Монастырского приказа повыбрасывают сибирских попов и монахов из Ружной книги: Сибирь далеко, жаловаться оттуда трудно.