Мало избранных - Алексей Иванов (2018)

А медвежьи кости нельзя было выбрасывать или отдавать собакам. Каждый охотник имел в тайге, где-нибудь далеко от жилища, амбарчик на столбах – чамью, и уносил туда кости всех добытых им медведей. Кроме костей, в амбарчике больше ничего не хранили. Медведь не любит соседства.

Пантила наблюдал, как Емельян подтащил к медвежьей чамье лесенку – бревно с зарубками, залез наверх и принялся бесстыже рыться в амбарчике, бренча сухими костями. Действия Емельяна Пантиле были неприятны, будто Емельян обшаривал его собственный дом или даже карман, однако Пантила молчал. Он отказался от родных богов и теперь полагал, что не имеет права защищать таёжный уклад жизни. Хотя воровать нельзя даже у тех, кто верит в другого бога. Вогулы говорили, что смерть вора мучительна, потому что духи вытаскивают его души из тела через дырку в бисере.

– Ни шиша, – разочарованно сообщил Емельян, спрыгнув в траву.

Митька Ерастов и Лёшка Пятипалов ничего не сказали.

Они вчетвером шли впереди: Пантила отыскивал дорогу – борозду от идола Нахрача, а за Пантилой шагали Митька, Лёшка и Емельян. Прочие отставали. Григорию Ильичу было всё хуже. Его лихорадило, обе раны у него воспалились и вздулись, всякое движение причиняло боль. Новицкий сильно хромал, но не стонал и не жаловался ни словом. Он взмок от пота и порой при усилии едва слышно рычал, но упрямо не сознавался в слабости. Взять его с собой было ошибкой, но так решил владыка, и Пантила не спорил. Владыка держался рядом с Новицким, подбадривая его, но и сам-то владыка, уже старик, не поспевал за молодым, лёгким на ногу Пантилой и служилыми – дюжими мужиками. Отец Варнава и дьяк Герасим не желали отлучаться от владыки. Этот лес проклят, а владыка хранит в себе благодать.

Владыка и Новицкий добрели до служилых и остановились. Владыка бегло оглядел чамью – домик на курьих ножках. На кровле – шапка мха, под столбами – заросли орляка и багульника, вокруг – стена глухой тайги.

– Мольбище? – спросил владыка у Пантилы.

– Нет. Могила для медведей.

Филофей помог Новицкому присесть на корягу. Григорий Ильич по привычке ощупал на боку ножны с саблей – саблю ему, безоружному, на Ен-Пуголе уступил Кирьян Палыч Кондауров, ушедший с вогулами в Ваентур.

– Емельян Демьяныч, – вдруг осторожно обратился владыка к бывшему сотнику, – я вчера заметил, как ты у вогула отнял нож и лисью шапку.

На Ен-Пуголе Емельян и вправду тряхнул стариной: обобрал кое-кого из инородцев, уходящих с острова восвояси.

– И что с того? – ухмыльнулся Емельян.

– Нехорошо.

– Они на меня с саблями кидались.

– Всё одно нехорошо.

– Дома покаюсь.

– Прости, что тебе, мужу зрелому, говорю, точно отроку, – терпеливо сказал Филофей, – но мы не в полку. Убивать и грабить я не дозволяю.

– А коды нападают? – озлобился Емельян.

– Удар отбей, а сам не бей.

– С чего такая милость к идольникам?

Филофей вздохнул.

– Вера не война, Емельян Демьяныч. В ней кто применяет силу – тот являет слабость. А нам нельзя дрогнуть. Мы Христа несём.

Емельян отвернулся, в сомнении скривив рожу.