Мало избранных - Алексей Иванов (2018)

– Ты с Онего досюда в кандалах дошла. Неужто своей волей до Волги не довлечёшься? Чрез Яик иди, тамошние казаки такоже наши. Ильбо чрез Весёлые горы – невьянцы с керженцами в духовном общении укреплены.

Семён понял: Епифанию подбивают бежать из Тобольска на Керженец. Раскольщицкий мир – вторая вселенная; он всюду, он невидим, но всё опутал заповедными тропами; у него везде свои люди и свои пристанища. И здесь, в Сибири, огненной гибелью Чилигиной деревни ничего не закончилось. Упрямые тобольские раскольщики отыскали Епифанию, что уцелела в чилигинской гари, и вновь раздувают в ней угасшие угли.

– На Керженце знатный девичий скит прославлен, его мать Голендуха утвердила. У Голендухи тебе рады будут, сестрица.

Голос раскольника был пугающе знаком Семёну.

– У меня душа истязается, батюшка, – услышал Семён слова Епифании. – Мне покаяние не поможет.

– А я и не каяться тебя зову. На Керженце скоро пламя запылает. Тамо нижегородский архиепископ Питирим дьяволовой серы надышался и войной идти готов. Он всё сожжёт. Все скиты. Грядут великие гари. С Керженца много Кораблей взлетит. Восходи на любой, сестрица, а мы тебя ждём. Всё наверстаешь, родная моя, чего здесь упустила. Твоя печаль не потеря.

У Семёна шевельнулись волосы. С Епифанией говорил Авдоний. И он опять тянул её к огненной купели.

Скрипнула дверь, дохнуло холодом, Епифания повесила шубейку на гвоздь и увидела Семёна, сидящего на лежаке.

– Он же мёртвый, – охрипнув, сказал Семён.

Епифания присела рядом с ним.

– Он живой, Сеня. Он выбрался тогда.

Но Семён знал, что Авдоний никак не мог выбраться из горящей церкви.

Семён внимательно смотрел на Епифанию. Она оставалась спокойной, будто ничего не случилось, но внутри – Семён это почувствовал – словно окаменела, не желая соглашаться с правдой.

– Давай выйдем из подклета, Епифанюшка, – мягко предложил Семён. – Ты сама увидишь: твои следы на снегу есть – а его следов нет. Но хуже того, коли там копыта отпечатаны.

Епифания напряжённо глядела на икону в красном углу, резной киот был трепетно освещён лампадой. И Семён увидел, как сквозь лицо нынешней Епифании – вроде бы освобождённой от приговора на гарь, – проступает лик прежней насмертницы: лик жёсткий, озлобленный, источенный страданием.

– Ежели он мёртв, так я проклята, – убеждённо произнесла Епифания.

Да, она проклята богом. Она убоялась святого огня – и господь от неё отвернулся. Отсюда и вся красота мира, которая ей открылась, и новая жизнь безмятежная, и любовь Семёна: это всё не для неё. Она изгнана из чертога, и теперь господь не прячет своих сокровищ. Она уже ничего не украдёт.

– Ты не проклята, – мягко возразил Семён. – Живи, Епифанюшка. У тебя всё есть, родная моя. Дом есть, и я рядом с тобой, и годы впереди. Только похорони былое, отрекись от смущения, себе не мсти.

– Я проклята, – упрямо повторила Епифания. – Ко мне сатана приходит.

Она молилась под киотом до рассвета, а Семён сидел на лавке, сжимая голову руками. Он не знал, что делать. Прошлое держало душу Епифании в плену и не желало выпускать. Тело Епифании истерзали царские стражники, а душу изувечил Авдоний. Он, Семён, вырвал тело Епифании из пылающей церкви – а душа продолжала гореть в том бесконечном пожаре.

Утром Семён отправился на Софийский двор к владыке Филофею. Забот у владыки было невпроворот, но он нашёл время выслушать Семёна. Владыка сидел в своей келье в креслице, а Семён рассказывал. Филофей долго смотрел в ледяное окошко, словно искал ответа в письменах инея.

– Мне нужна от неё исповедь, – наконец сказал он. – Без исповеди ничто не действенно. Уговоришь её?

– Уговорю, – кивнул Семён, хотя не очень надеялся на это. – Только прошу, владыка, приходи в ночь, когда батюшка с матушкой уже лягут. Не хочу, чтобы они о таких страстях проведали.

В подклете Семён встал перед Епифанией на колени.