Мало избранных - Алексей Иванов (2018)

Епифания молча цапнула со стола большой кухонный нож, кинулась к Семёну и со всей силы ударила его ножом в живот – полушубок у Семёна был распахнут. Семён удивлённо покачнулся. Епифания ударила опять, а потом опять и опять.

Семён сжал её запястье, поднял её руку, преодолевая сопротивление, и поднёс к её лицу. Епифания держала нож за лезвие, а тыкала в Семёна рукояткой. Ладонь Епифании, разрезанная до кости, была залита кровью.

– Смотри, Епифанюшка, – тихо сказал Семён, – смотри, родная, это же твоя кровь. Твой гость – дьявол. А меня ангел хранит. Я же не один.

Епифания оплыла вниз и скорчилась на полу. Авдония в подклете уже не было. Адский красный свет угасал, сжимался, и в полумраке осталась лишь лампада под сплошь закопчённой иконой в обугленном киоте.

Два дня Епифания пролежала в подклете на лавке лицом к стене: не ела, не пила, не подавала голоса. На третий день Семён и Леонтий подняли её и натянули ей на плечи тулупчик. Варвара, жена Леонтия, повязала ей голову платком. Семён и Леонтий вывели Епифанию на улицу. Возле подклета ждали сани-розвальни. Маша раскрыла створки ворот. С гульбища смотрели Семён Ульяныч и Ефимья Митрофановна; Митрофановна крестилась.

Розвальни ехали по заснеженной улице. Гуня привычно мотала головой. Люди шли мимо, занятые своими делами, и никто не обращал внимания на Ремезовых. Где-то на кого-то лаяли собаки. Леонтий держал вожжи. Семён, точно потерянный, просто сидел рядом с Епифанией, которая скорчилась ничком, накрытая сверху для тепла старой полстью. Наконец Епифания заворочалась, тоже села и огляделась по сторонам. День был пасмурный.

– Я в монастырь не отдамся, – тихо предупредила Епифания. – Я убегу.

– Давай сейчас, чего тянуть, – хмуро отозвался Леонтий.

– Хватит бегать, Епифанюшка, – сказал Семён. – Разве мало тебе? От лукавого не скроешься. И в рай окольных тропок нету. Спасай душу.

Епифания вдруг ловко выпрыгнула из розвальней, но никто за ней не дёрнулся. Она пошагала рядом с санями.

– Побежали вместе, Сеня? – вдруг умоляюще предложила она. – Иную жизнь начнём. Забудем всё. Только не здесь, Сеня.

– Нет, родная моя, – ответил Семён. – Куда я без батюшки, без Лёньки, без Тобольска?

– А говорил – любишь меня!

– Ты моё счастье, мой свет, другого вовек не надо. Но не искушай.

– Тогда я одна уйду! Мне лучше в могилу, чем в схиму!

– Не бунтуй, – буркнул Леонтий. – Нагрешила – кайся.

– Ежели ты убежишь сызнова, меня тревога за тебя с ума сведёт, – задумчиво произнёс Семён, не вылезая из саней. – А ежели ты в обители останешься, я буду спокоен. Значит, для своей любви я тебя в обитель отдать должен. А куда тебя твоя любовь зовёт – я не знаю. Да и есть ли она у тебя ко мне, Епифанюшка, чтобы я тебя послушал?

– Верно, Сенька, – согласился Леонтий. – Садись, дева. И верь тому, кто за тебя страдал. Много ли таких у тебя было-то?

Епифания закрыла лицо руками. Она шагала, ничего не видя, и Семён потянул её к себе за кончик кушака. Епифания боком бессильно повалилась в розвальни, и Семён нежно приобнял её.

Глава 4

«Спаси барабанщика!»

С высоты седла меж горбов Солонго, белой верблюдицы, нойон Цэрэн Дондоб внимательно разглядывал лежащий вдали ретраншемент. Нойон был в простом кожаном доспехе-куяке, поверх которого надел шубу ючи из мерлушки, а зайсанг Онхудай, рисуясь, красовался в железной броне. Броня на его огромном теле весила, наверное, как два барана, и кобылица Эрдэнэ вспотела, несмотря на мороз. Загубит этот дурак кобылицу.

– Русские облили склоны валов водой, и на них скользкий лёд, – говорил Онхудай, – а во рвах снегу до плеч. Крепость надо брать через ворота.

– Прошедшим летом во второй нарн месяца така я взял крепость Кумул, – задумчиво ответил Цэрэн. – В битве за ворота погибли три тысячи воинов.