Стена - Марлен Хаусхофер (1963)

Положив бревно на козлы, взятые из гаража, я тотчас убедилась, что очень плохо управляюсь с пилой. Она все время застревала в дереве, и вытащить ее удавалось лишь с большими мучениями. На третий день наконец я постигла, то есть мои пальцы, руки и плечи постигли искусство обращения с пилой, как будто я всю жизнь только и пилила дрова. Я работала медленно, но неустанно продвигалась вперед. Вскоре руки оказались стерты до пузырей, пузыри в конце концов полопались и мокли. Тогда я на два дня прервала работу и лечила руки оленьим жиром. Мне нравилось возиться с дровами: я не отлучалась от животных. Белла стояла на лугу, иногда поглядывая на меня. Лукс бегал поблизости, а на скамейке на солнышке сидела Жемчужина и, щурясь, следила за шмелями. В доме на кровати спала старая Кошка. Все шло как надо, волноваться не о чем.

Иногда я чистила Беллу нейлоновой щеткой Гуго. Ей это ужасно нравилось, она стояла не шелохнувшись. Лукса я тоже расчесывала, а у кошек искала блох при помощи старой расчески. Несколько блох всегда находилось, и у Лукса тоже, так что они бывали мне за процедуру благодарны. По счастью, эти блохи не интересовались людьми, здоровенные такие светло-коричневые твари, они выглядели чуть ли не мелкими жучками и очень плохо прыгали. Достойный Гуго не подумал о них и не припас соответствующего средства, он, видно, и не подозревал, что у его собственной собаки могут быть блохи.

На Белле никаких паразитов не было. Она вообще была очень чистоплотным животным и следила, чтобы не улечься на собственную лепешку. А я, разумеется, тщательнейшим образом убирала у нее в хлеву. Куча навоза рядом с хлевом медленно росла. Осенью я собиралась удобрить им картофельное поле. Вокруг кучи росла гигантская крапива, просто наказанье. Хотя, с другой стороны, я все время ищу молодую крапиву, она заменяет мне шпинат, вообще здесь это единственный овощ. Но никогда не рву ее на навозной куче. Глупо, наверное, однако преодолеть себя мне не удалось и по сию пору.

Молодые еловые лапки потемнели, стали жесткими и совсем не такими вкусными, как весной. Но я продолжала их жевать: мне все время хотелось зелени. Порой находила в лесу приятную на вкус кислицу. Не знаю, может, на самом деле она зовется как-то иначе, все равно я с детства люблю ее жевать. Конечно, мое питание было очень однообразным. Припасов мало, я всем своим существом ждала урожая. Но знала, что картошка в горах, как и все остальное, поспеет позже, чем в долине. Я страшно экономила остатки провизии и жила в основном молоком и мясом.

Очень похудела. Иногда с удивлением разглядываю себя в зеркальце Луизы. Волосы очень отросли, я коротко обрезала их маникюрными ножницами. Они стали гладкими и выгорели на солнце. Лицо худое и загорелое, а плечи угловатые, как у подростка.

Руки, постоянно покрытые пузырями и мозолями, стали моим главным орудием. Колец я давно не ношу. Кто же станет украшать инструмент золотыми кольцами! То, что я делала это прежде, казалось смешным и абсурдным. Странно, но я выглядела моложе, чем когда вела беззаботную городскую жизнь. Женственность сорокалетней дамы я утратила вместе с кудряшками, вторым подбородком и округлыми бедрами. Одновременно перестала ощущать себя женщиной. Так решило мое тело, более сообразительное, чем я: женские проблемы оно свело до минимума. Так что свободно можно было забыть, что я — женщина. Иногда я была ребенком, собирающим землянику, потом — пилящим дрова юношей, а сидя на скамейке с Жемчужиной на тощих коленях и глядя на заходящее солнце — очень старым, бесполым существом. Сегодня странное обаяние той поры исчезло без следа. Я по-прежнему худа, но стала мускулистой, а лицо испещрили крохотные морщинки. Я не отталкивающа, но и не симпатична, похожа скорее на дерево, чем на человека, на жилистый коричневый ствол, изо всех сил цепляющийся за жизнь.