Стена - Марлен Хаусхофер (1963)

Думая сегодня о женщине, какой я была когда-то, о женщине с небольшим двойным подбородком и отчаянно молодящейся, я не испытываю особой симпатии. Однако не собираюсь и судить ее слишком строго. Ведь у нее никогда не было возможности вести разумную жизнь. В молодости она, сама того не сознавая, взвалила на себя неподъемный груз семьи и с тех пор постоянно жила под гнетом обязанностей и забот. Вырваться смогла бы разве героиня, а она ни в коем случае героиней не была, просто измученная, задерганная женщина небольшого ума, живущая к тому же в мире жутком, чуждом и враждебном для женщин. Кое о чем она кое-что знала, а о многом вообще ничего, в общем и целом в голове у нее был страшный кавардак. Этого как раз хватало для общества, в котором она жила, такого же безрассудного и издерганного, как она сама. В ее пользу говорит, однако, что она постоянно чувствовала смутное недовольство и знала, что всего этого совершенно недостаточно.

Я два с половиной года страдала от того, что эта женщина была столь плохо подготовлена к практической жизни. Я и сегодня не умею как следует забить гвоздь, а при мысли о двери, которую собираюсь пробить для Беллы, меня дрожь пробирает. Разумеется, никто никогда не предполагал, что мне понадобится пробивать двери. Но я вообще почти ничего не знаю, не знаю даже, как называются цветы на полянке у ручья. На уроках ботаники я изучала их по книгам и рисункам и позабыла, как все, чего себе не представляла. Я годами решала уравнения с логарифмами, не представляя, чтó они такое и зачем нужны. Мне легко давались иностранные языки, но говорить на них никогда не приходилось, а грамматику и правописание я позабыла. Не знаю, когда жил Карл IV, и не знаю наверняка, где расположены Антильские острова и кто там живет. При этом я всегда хорошо училась. Не знаю, вероятно, что-то не в порядке с нашей школой. Люди другого мира сочтут меня воплощенным слабоумием наших дней. Полагаю, однако, что большинство моих знакомых ничуть не лучше.

Ликвидировать пробелы в образовании не удастся никогда. Даже если и доведется когда-нибудь отыскать многочисленные книги, хранящиеся в мертвых домах, я не буду более в состоянии запомнить прочитанное. При рождении у меня был шанс, но ни родители, ни учителя не смогли реализовать его, сама я тоже оказалась к этому неспособной. Теперь же слишком поздно. Я умру, так и не использовав своих шансов. В первой жизни была дилетанткой, да и здесь, в лесу, то же самое. Мой единственный учитель так же малообразован и ничего не знает, это ведь я сама.

Уже несколько дней, как до меня дошло: я все-таки надеюсь, что кто-нибудь прочтет эти записки. Не знаю, почему мне этого хочется, да и не все ли равно. Но сердце бьется быстрее, когда представляю себе: человеческие глаза скользят по этим строчкам, человеческие руки листают страницы. Все же гораздо вероятнее, что записки съедят мыши. В лесу ведь столько мышей! Если бы не было Кошки, они давно кишмя кишели бы в доме. Но рано или поздно Кошки не станет, тогда мыши сожрут мои припасы, а потом и всю бумагу до последнего клочка. Очень может быть, что исписанную бумагу они любят так же, как чистую. Может, от карандаша их стошнит, я же не знаю, ядовитый он или нет. Очень странно писать для мышей. Иногда просто заставляю себя думать, что пишу для людей, тогда все же немного легче.