Стена - Марлен Хаусхофер (1963)

Шестого ноября мы с Луксом отправились в дальний поход и пошли по неизведанной тропе. Ориентируюсь я очень плохо. Почти всегда умудряюсь пойти не в ту сторону. Но стоило мне заблудиться, как Лукс счастливо приводил меня домой. Теперь я хожу только проторенными тропками, не то приходится делать зарубки на стволах, чтобы вернуться. Да и не к чему без толку болтаться в лесу. Дичь пробирается прежними тропами, а дорогу к картофельному полю и к лужайке у ручья я найду и с закрытыми глазами. Хоть и не сознаюсь себе самой, но без Лукса я стала пленницей котловины.

В тот день, шестого ноября, прохладным солнечным днем, я могла позволить себе прогулку в новые места. Снег опять стаял, и листья скользким красно-коричневым ковром покрывали тропинки. Я взобралась на невысокую горку, пересекла опасный мокрый лесоспуск, идущий в долину. Дальше началось небольшое ровное плато, густо заросшее буками и елями. Там я отдохнула. Около полудня солнце разогнало туман и согрело мне спину. Лукс пришел по этому поводу в восхищение и восторженно на меня наскакивал. Ему было ясно, что мы идем не на охоту — я не взяла винтовку — и что можно позволить себе некоторые вольности. Лапы у него были грязные и мокрые, он измазал мне песком пальто. Наконец он угомонился и напился из крохотного ручейка, вода в котором, судя по всему, появилась лишь сейчас, когда растаял снег.

Как всегда, идя по лесу с Луксом, я пришла в спокойное и веселое настроение. Мне и хотелось-то дать собаке побегать, а самой отвлечься от бесплодных размышлений. Ходьба по лесу отвлекала меня от себя самой. Хорошо было неспешно шагать, глядеть по сторонам да дышать холодным воздухом. Я пошла вслед за ручейком под гору. Струйка воды превратилась в ниточку, и я пошла прямо по ложу ручья: тропинка совсем заросла, и всякий раз, когда я отводила в сторону ветку, меня окатывало холодным душем. Лукс забеспокоился и принял деловой вид. Он взял след. Беззвучно, ведя носом по земле, он бежал передо мной. Остановился и сделал стойку перед маленькой пещеркой, вымытой водой под берегом и полускрытой кустом орешника. Он был возбужден, но не так радостно, как если бы выследил дичь.

Я раздвинула ветки и увидела в полумраке пещерки тесно прижавшуюся к стене мертвую серну. Взрослое животное, кажущееся теперь, после смерти, странно маленьким и тонким. Я ясно различала белесую паршу, покрывшую лоб и глаза. Одинокое потерянное создание, спустившееся от камнепадов, рододендронов и сосен сюда вниз, чтобы забраться умереть в эту пещерку. Я опустила ветки и прогнала Лукса, склонного приступить к непосредственному осмотру. Он нехотя подчинился и с сомнением последовал за мной под гору. Вдруг я почувствовала себя усталой и захотела домой. Лукс понял, что мертвая серна меня расстроила, и повесил голову. Наша прогулка, начавшись так радостно, кончилась тем, что мы молча дотопали дотуда, где ручеек удивительным образом впадал в знакомый ручей, и вернулись домой ущельем. В темно-зеленом бочаге неподвижно стояла форель, при взгляде на нее меня пробрал озноб. Скалы в ущелье голые и унылые, а солнца в тот день я больше не увидела: когда мы добрались до дому, его давно уж затянуло туманом. На лицо платком легла сырость ущелья.

На елях сидели вороны. Облаянные Луксом, поднялись в воздух и снова сели подальше. Они твердо знали, что лай этот для них безопасен. Вороны не нравились Луксу, он все время их гонял. Позже он кое-как примирился с их присутствием и стал терпимее. Я ничего против ворон не имела, отдавая им скудные кухонные отходы. Иногда, когда я стреляла дичь, их трапезы были богаче. Они в общем-то птицы красивые, с переливающимися перьями, толстыми клювами и блестящими черными глазами. На снегу я частенько нахожу мертвых ворон. А на следующее утро их уже нет. Наверное, их утаскивает лиса. Может, та самая, что смертельно ранила Жемчужину. Я ведь нашла на ней следы зубов, но внутренние повреждения были много хуже. От укусов она оправилась бы.