Штуцер и тесак - Анатолий Дроздов (2020)

Спешнева словно прорвало. Обычно немногословный, он заливался соловьем, и с каждым выпитым бокалом счет убитых его ротой французов подрастал, повышался градус храбрости командира егерей. Не забыл Семен и обо мне. Бой в Залесье в интерпретации штабс-капитана выглядел эпическим сражением, где сам Спешнев метким огнем из пистолетов валил из окна поляков одного за другим (ага, из револьверов палил, причем, с обеих рук), а приблудный лекарь кромсал супостатов тесаком, вопя на всю округу: «Бей их, братцы! Покажем пшекам курву мать!» Молоденькие офицерики не сводили со Спешнева восхищенных взоров, а на мой крест взирали с нескрываемой завистью. Поняв, что еще немного, и мы пойдем брать в плен Наполеона, я предложил:

– Не найдется ли здесь гитары, господа? Семен Павлович порадовал нас замечательным рассказом, а я с вашего разрешения спою.

– Да, господа! – поддержал Спешнев. – Платон Сергеевич замечательно поет. Он еще… Ик… Пиит.

Гитара в ресторане нашлась – видимо, служила для увеселения публики. Подстроив лады, я ударил по струнам.

– Кавалериста век не долог, и потому так сладок он…

Кавалергардов – в топку! Пускай Груши здесь нет, но в русской армии, кроме них, имеются гусары, уланы, драгуны. Всем хочется, чтобы о них пели. Песню приняли на ура: то ли я был в ударе, то ли дюжина бутылок шампанского, к тому времени опустевшая, поспособствовала. Пришлось повторять на бис. Я заметил, как Боярский, вытащив из ташки[84] бумагу и карандаш, лихорадочно записывает слова. Пусть…

На бис пошла и песня егерей. Затем были «Эх, дороги», «Вы, чьи широкие шинели напоминали паруса»… Внезапно я заметил, что аплодисменты и крики «Браво!» по окончанию песен становятся все громче. Подняв взгляд, увидел, что меня слушает весь ресторан: заполонившие столики офицеры и статские, у двери в кухню сгрудились половые и повара, а снаружи у распахнутых по летнему времени окон толпятся люди. Все они смотрели нечаянно нарисовавшего певца, пожирая его глазами. Блин! Распелся, как тетерев на току.

– Хватит на сегодня, господа! – сказал я, отставляя гитару. – В другой раз продолжим. У нас с Семеном Павловичем еще дела.

– Да! – поддержал меня Спешнев. – Благодарю за компанию, господа. Ик!.. Пора и честь знать.

Внезапно от соседнего столика встал немолодой офицер с наполовину седой головой. Подойдя к нашему столику, он отвесил легкий поклон.

– Извините, господа! Не имею чести быть представленным, поэтому отрекомендуюсь сам. Полковник Руднев Иван Михайлович. Хочу поблагодарить незнакомого мне Георгиевского кавалера за замечательные песни. Как ваше имя? – он посмотрел на меня.

– Руцкий Платон Сергеевич, – я встал.

– Сын князя Друцкого-Любецкого Сергея Васильевича, – влез Спешнев. – Лекарь.

– Лекарь? – удивился полковник. – Извините, но я слышал про ваши подвиги – говорили громко. Разве лекари воюют?

– Что лекари? – ответил я. – Скоро мужики возьмут вилы и пойдут бить французов. Беда-то общая.

– Я, признаться, думал, что вы офицер в отставке и были в деле под Фридландом и Прейсиш-Эйлау, – сказал Руднев. – Уж больно верно все в вашей песне. «Лишь мертвый не вставал с земли», – процитировал он, протягивая мне руку, которую я охотно пожал. – Благодарю, Платон Сергеевич! Приятно слышать, что о нас не забыли.

Полковник кивнул и отошел. Мы же со Спешневым стали прощаться. Боярский вызвался проводить нас до дома. Его помощь оказалась весьма кстати. Сначала мы с трудом подсадили Спешнева на лошадь, а затем поддерживали по пути – штабс-капитана мотало в седле, и он норовил свалиться под копыта. В доме нас встретили денщик Спешнева и Пахом. Приняв командира под белы ручки, повели его спать. Я же попрощался с корнетом и отправился следом…