Начало звёздного пути - Александр Санфиров (2016)

«Ничего, – думал про себя Илья Игнатьевич, – обтешется Порфирий, к большим деньгам привыкнет и обстановку начнет менять».

Когда они поднялись на второй этаж, купец гостеприимно распахнул тяжелые дубовые двери, и перед ними предстала длинная анфилада из полутора десятков комнат. Катенька восторженно ахнула, ведь высота потолков в них была такая, что ее скромная спаленка в имении казалась просто клетушкой.

Большинство комнат, однако, были не освещены.

«Купец есть купец, – подумал про себя Вершинин, – его не переделаешь, ворочает сотнями тысяч, а экономит на свечах».

В гостевом зале тем не менее было светло, там суетилась прислуга, накрывая стол. А командовала всем парадом супруга Журавлева Агния Глебовна.

Она, увидев гостей, ахнула, поклонилась и не менее радостно, чем муж, начала их приветствовать.

– Ваше благородие, уж как мы рады вашему приезду. А мой Порфирушка все говорил, когда наш дорогой Илья Игнатьевич пожалует, а вот вы и появились! Прошу, гости дорогие, усаживайтесь за стол. А это дочка ваша? Ах, какая красавица! Садитесь, барышня, вот сюда, не дичитесь.

Гости расселись, а вслед за ними и Порфирий втиснул свой немалый живот за стол. На столе стояло столько еды, что можно было накормить роту солдат. Поэтому когда Катенька скромно откушала, чинно промокнула салфеткой ротик, Агния Глебовна всплеснула руками:

– Бог ты мой, что вы, барышня, так плохо кушаете, как птичка поклевала! Вот попробуйте десерта хотя бы, сегодня днем из лавки месью Буне взяли. Его в лучшие дома Петербурга берут.

Но Катенька уже не хотела кушать, ее одолевало женское любопытство, и Агния Глебовна, поняв это, увела ее к себе, показывать последние парижские моды и всяческие женские безделушки.

Оставшись вдвоем, мужчины продолжили свой ужин, не забывая выпивать услужливо наливаемые прислугой рюмки. Затем Журавлев пригласил Илью Игнатьевича в свой кабинет, где вытащил свои конторские книги, другие записи, и они начали свои долгие подсчеты.

Между тем князь и Николенька уже давно обживали новое место жительства. Старый особняк на Невском проспекте вновь пришел к жизни больше чем через десять лет. Не один год в нем горела свеча только в комнате дворецкого, да в людской, где проживали сторожа и дворник. Надо сказать, что за это время они почти забыли, как выглядит их хозяин, который не выбирался из Энска долгие годы. Поэтому его приезд без предупреждения привел их в жуткое замешательство.

Князю дорога далась очень тяжело, и последние перегоны он почти не мог ходить. Поэтому, когда сани извозчика остановились напротив особняка, Николке пришлось выносить из них отца на руках. Тот смотрел на него, слабо улыбаясь, и только одинокая слеза скатилась у него по щеке.

У парадных дверей с чугунными львами он поставил князя на землю и, поддерживая его одной рукой, начал стучать в дверь молотком, висевшим для этой цели. Прошло не менее десяти минут, когда в одной из комнат первого этажа появился неяркий свет. И вскоре старческий голос из-за дверей спросил, чего нужно поздним визитерам.

– Энгельбрехт, открывай, это я, – устало проговорил князь.

За дверью охнули, что-то упало, загремело, и начались поиски упавшего ключа.

Николка между тем вопросительно посмотрел на отца.

Тот улыбнулся.

– Да Ванькой дворецкого когда-то звали, это дед твой, мир его праху, пошутил, назвал парня Энгельбрехтом, и откуда только имечко выкопал. А тому впору и пришлось, ходил по молодости довольный. А потом так и остался с именем этим, теперь уж, наверно, до смерти.

Дверь все же со скрипом открылась, и Николка занес князя в холодный темный вестибюль.

– Ваше сиятельство, что же с вами приключилось, таким больным заявились? – взволнованно заговорил высокий старик с примечательными пушистыми бакенбардами, одетый в потрепанный мундир с золотым шитьем. Если бы Николка не знал, кто это такой, он бы точно принял его за отставного генерала.