Не прощаюсь - Борис Акунин (2018)

– Послушайте, – искоса посмотрел Эраст Петрович на спутника. – Вы же человек умный, немолодой, много повидавший. Неужели вы во всё это верите?

– Во что «в это»?

– В вашу черную правду. Что люди, какие они есть, способны «самоорганизоваться»? Что наша огромная неграмотная страна, где каждый живет по принципу «своя рубаха ближе к телу» и «моя хата с краю», превратится в братство анархических коммун?

– «Своя рубаха ближе к телу» и «моя хата с краю» – это правильные, врожденные инстинкты, – спокойно ответил Воля. – В этом вся суть анархизма-индивидуализма. Всякого рода «государственники», включая большевиков, ненавидят человеческую природу, насилуют ее. Заставляют людей жить ради каких-то выдуманных идеалов, будь то Третий Рим, «вера-царь-отечество» или диктатура пролетариата. А человеку всё это ни к чему. Он хочет жить собою и близкими, помогать тем, кого знает и любит, работать на себя, а не на дядю. Это и называется свободой. И это никакая не утопия. У нас страна на девять десятых состоит из крестьян, а они все природные анархисты. Им не нужна никакая власть. Они сами умеют наводить у себя в общине порядок, защищаться от чужих. Чтобы менять зерно и мясо на промышленные изделия, государственная машина ни к чему. Рабочий с крестьянином отлично между собой сторгуются. Я в шестнадцатом году сидел в камере с одним украинцем. Совсем простой парень. Нестор Махно его звали. Мы с ним много про это говорили. А сейчас он пишет мне с Украины. Они там у себя в уезде создали крестьянскую коммуну и живут по анархистской правде. Отлично получается – безо всякой полиции, без чиновников, без денег. Вот как родится новый мир. Если, конечно, мы тут в Москве не оплошаем. Большевики – противник сильный…

Слушая эти рассуждения, Фандорин то и дело оглядывался. Наконец перебил:

– За нами слежка. Притом плотная. Идут от самых ворот, сразу трое. Пытаются быть незаметными, но работают топорно.

– Агенты Чрезвычайки, – без интереса объяснил Воля. – Они в последнее время очень активизировались. Когда я выхожу, всегда увязываются. Хотят знать, где был, что делал, с кем встречался. Я же говорю: большевизм не лучше самодержавия, без тайной полиции никуда. Не обращай внимания. Тронуть меня у них кишка тонка. Такое начнется!

Космодамианский переулок

И даже не обернулся.

В густеющих сумерках они медленно поднимались по наклонному Космодамианскому переулку, до чернышевского дома оставалось повернуть только за угол. С фандоринской скоростью дорога заняла вместо десяти минут все двадцать.

– Вон тот желтый особняк, – показал Фандорин. – Эй, любезный, где тут дворницкая? – окликнул он сильно нетрезвого мужичка, выбредшего из подворотни.

Пролетарий посмотрел недобро.

– Любезным всем кишки повыпускали… – Перевел взгляд на Волю в его черном плаще, с «маузером» на ремне и перепугался. – Дворницкая? А это во дворе, направо. Там ступенечки крутые, не оступитеся.

Ступеньки в полуподвал действительно были крутоваты. Эраст Петрович поглядел на них с сомнением – черта с два спустишься.

– Подожди здесь. Сам поговорю. Двухминутное дело, – сказал Воля.

Сбежал по лестнице, толкнул дверь, вошел.

– Эй, хозяин! – донеслось снизу.

И надолго установилась тишина. Прошло не две минуты, а пять, потом десять. Пятнадцать.

У Фандорина начали приподниматься брови. Он крикнул:

– Господин Воля! Почему так долго?

Никакого ответа.

Все-таки придется спускаться.

Поднявшись с кресла, Эраст Петрович взялся за стену и уперся палкой в ступеньку, примериваясь, как поставить ногу. Энергия Ки, подлая предательница, злорадно наблюдала за этими титаническими усилиями.

– Тикусё! – выругался Фандорин по-японски, чтоб ей было понятней.

Он был на третьей ступени и оставалось еще четыре, когда дверь открылась. Внизу стоял Воля. Его лицо странно дрожало.