Ребенок открывает мир - Евгений Субботский (1991)

А теперь обратимся к теме нашей главы. На словах легко отрицать возможность превращения одного предмета в другой. И даже выгодно — ведь взрослые тоже думают, что в реальной жизни нет волшебства. Да и словесное признание возможности волшебства ребенку ничего не дает — от этого картинка не превратится в нужный предмет. А на деле? Конечно, можно и на деле проявить «научный» подход и отказаться от возможности «поколдовать» над шкатулкой. Но такой отказ — уже жертва, риск. Риск остаться без красивой заколки, авторучки. На словах легко отрицать превращение игрушки в живого льва. На деле рискуешь «поплатиться головой».

Теперь мы видим причину несоответствия между словом и делом. На словах малышу выгодно придерживаться точки зрения взрослого. А взрослый утверждает, что волшебство есть только в сказке. Ну что ж, в сказке, так в сказке. Что вам нравится, то и скажу. В самом деле, почему бы не сделать взрослому приятное? Так — быстро и легко — возникает грань между сказкой и реальностью. Но — лишь на уровне словесных действий. Грань эту легко поколебать, разорвать (логикой, сказкой), даже разрушить (наблюдение «волшебного» феномена), но она есть, существует. Иное дело реальное поведение. Тут ребенку ни к чему придерживаться логики взрослых — они ведь не наблюдают за ним. Так почему бы и не допустить волшебство в сферу реальной жизни? Ущерба никакого, а выигрыш может быть велик!

Итак, на уровне реальных действий границы между сказкой и реальностью у малыша еще нет. Вера в одухотворенность вещей, в возможность обращаться к ним с просьбой и рассчитывать на сочувствие легко уживается с естественнонаучным подходом к миру. Научный и ненаучный, физический и анимистический способы объяснения тут сосуществуют. Именно сосуществуют — и это проявляется в опытах. Ребенок, бегущий от волшебного столика, начинает обследовать его естественные свойства, как только взрослый выдает секрет опыта. Магическая практика со шкатулкой заменяется обычным манипулированием, когда ребенок узнает, что она не волшебная.

Здесь и кроется решение проблемы перехода от анимизма к научному мышлению. Следует, однако, тут же оговориться, что перехода как такового нет, скорее есть «смещение акцентов». Будь мышление ребенка анимистичным на все 100%, оно никогда не стало бы научным. Разгадка в том, что «зерна» анимистического и естественнонаучного подхода к миру возникают одновременно и существуют параллельно на протяжении всей жизни человека. Это неизбежно, как неизбежно сосуществование любого контраста: верх — низ, день — ночь, плюс — минус. Общение со взрослыми, умножение опыта в обращении с предметами реальной действительности просто меняют в сознании ребенка соотношение сил науки и волшебства: последнее вытесняется из сферы обыденной реальности. Сначала — на уровне словесном, речевом. Затем — на уровне реальных поступков. Опыты показали, что в возрасте 9—10 лет дети уже не проявляют веры в возможность волшебства, и она окончательно покидает сферу обыденной реальности.

Покидает, но не исчезает совсем. Она отступает в другие сферы психической жизни — сферу сказки, фантазии, игры. В сферу сновидений. В сферу искусства. Там она продолжает жить, волновать и радовать нас. Там в отведенных ей историей и культурой «психологических нишах» она выполняет свою вполне серьезную и важную роль. Создавая необычное, невероятное, ломая логику здравого смысла, разрывая барьеры и препятствия, возведенные обыденной реальностью, практика анимизма и волшебства окрыляет человеческую мысль, является неисчерпаемым источником новых творческих синтезов и оригинальных идей. Фантазия, преображая мир отнюдь не по законам рациональной логики и физической причинности, лежит в основе всякого, в том числе и научного, творчества.