Весь мир театр - Борис Акунин (2009)

Третий фигурант прибавился почти случайно. По пьесе «плуту» Ловчилину выпала роль Киндзо, вора-карманника, то есть, выражаясь корректней, вора-рукавника, поскольку в японской одежде карманов не заведено и ценные вещи принято было хранить в рукавах. Косте доводилось играть карманника в пьесе по «Оливеру Твисту», и в ту пору он усердно изучал это непростое ремесло, чтобы убедительно выглядеть на сцене. Вот и теперь, вспомнив старое и расшалившись, молодой человек вздумал продемонстрировать свое искусство: во время перерыва потерся возле одного, другого, третьего, а после с хохотом вернул Регининой кошелек, Девяткину — носовой платок, Мефистову — пузырек с каким-то лекарством. Василиса Прокофьевна добродушно обозвала ловкача «прохвостом», Девяткин просто заморгал, а вот Антон Иванович закатил скандал, крича, что порядочный человек не позволит себе шарить по чужим карманам даже в шутку.

После этого комичного инцидента Фандорин занес в свой мысленный реестр и Ловчилина. Вытащил у Девяткина платок, значит, мог изъять и ключ.

Еще через день нехитрая операция в старинном сыщицком жанре «лов на живца» была разработана и осуществлена.

Днем Эраст Петрович втихомолку наведался в реквизитную, прибегнув к помощи отмычки. Положил возле кубка свой хронометр «Буре». Обернулся на шорох — заметил на полке слева большую крысу, наблюдавшую за ним с презрительным спокойствием.

— Д-до скорого свидания, — сказал ей Фандорин и вышел.

Потом, когда в пять часов (еще одна традиция) все пили чай из самовара, разговор опять зашел о Смарагдове. Актеры принялись гадать, с какой-такой беды он решил уйти из жизни.

Эраст Петрович, вроде бы размышляя вслух, но при этом громко протянул:

— Самоубийство? Как бы не так…

Все к нему обернулись.

— А что ж, если не самоубийство? — удивился Простаков.

— На этот вопрос я вам скоро отвечу, — уверенно сказал Фандорин. — Есть кое-какие предположения. Собственно, даже не предположения, а факты. Ни о чем пока не спрашивайте. Завтра я буду знать наверняка.

Элиза (это было еще самое начало их отношений) укорила его:

— Перестаньте говорить загадками! Что вы узнали?

— Это из области ясновидения? — спросил Штерн — без иронии, а совершенно серьезно. (Щека у него дернулась нервным тиком. Или показалось?)

Мефистов стоял спиной и не обернулся. Это было странно — неужто не заинтересовался такой пикантной темой?

Что Девяткин? Улыбнулся, оскалив зубы. Глаза смотрели на Фандорина неподвижно.

Ладно, переходим ко второму акту.

Перед Эрастом Петровичем стояли два стакана чая. Он взял их в руки, посмотрел на один, на другой и задумчиво повторил реплику Клавдия, на глазах у которого Гертруда выпивает яд:

— «Отравлен кубок тот. Теперь уж поздно…» Да, именно так все и было. Два кубка, в одном из них с-смерть…

Эти слова он нарочно произнес еле слышно, почти шепотом. Чтобы их разобрать, убийце пришлось бы приблизиться или вытянуть шею. Отличный метод, изобретенный принцем Датским в сцене «мышеловка». Когда подозреваемые определены, проследить за их реакцией нетрудно.

Штерн ничего не слышал — он о чем-то заговорил с Разумовским. Мефистов так и не повернулся. Зато помощник режиссера весь подался в сторону Фандорина, а странная его улыбка сделалась похожа на гримасу.

Вот и всё расследование, с некоторым даже сожалением подумал Эраст Петрович. Попадались нам шарады позаковыристей.

Можно было бы, конечно, взять преступника в оборот прямо сейчас, косвенных улик достаточно. Вычисляется и предположительный мотив: жажда сыграть Лопахина. Тем, кто не знает театральной среды, версия покажется фантастической. Вряд ли в нее поверит и правосудие, тем более что улики сплошь косвенные.

Значит, преступника нужно взять с поличным, чтоб не отвертелся.

Что ж, начнем акт третий.

Эраст Петрович полез в жилетный карман.